Два актера на одну роль
Шрифт:
Ему обрадовались, об этом и говорить нечего. В остальном же свидание ничем не отличалось от первого, если не считать того, что прелюдия была до удивления короткой. Для мужчины, который великолепно держался накануне, Родольф снова вел себя великолепно; однако ж долг мой перед потомками сообщить, что диалогов было больше, а пантомим меньше, хоть такая замена, судя по всему, пришлась г-же де М*** не совсем по вкусу.
Здесь было бы к месту вставить глубокомысленное рассуждение, — отчего женщины любят сильнее после, а мужчины — до? Вряд ли оттого, что у женщин, как они утверждают, душа якобы возвышенней, а чувства утонченней. Бедный малый, которому, как говорится, везет в любви, на самом деле частенько оказывается невезучим, особенно, если, на беду, он вынужден, что ни день, встречаться с любовницей; есть такой вид учтивости, которую нелегко проявлять в назначенный час, чего женщины понять не желают, верно и то, что они могут быть учтивы всегда, по крайней мере, в определенном смысле, и это одна из бесчисленных причин моего вечного желания быть женщиной.
Одним словом, намного приятнее быть влюбленным и надеяться, чем уже быть любовником. Сказать: «я люблю» гораздо легче, чем доказывать это, причем доказывать свою любовь от раза до раза становится все труднее. Впрочем, г-жа де М*** снова нашла Родольфа неотразимым и призналась себе, что еще никогда ее так не любили.
Явился муж; отобедали, и все вместе добропорядочно, патриархально, как истые буржуа, отправились на премьеру.
Родольф дерзко ухаживал за г-жой де М***, выставляя напоказ их отношения, изо всех сил старался вызвать ревность мужа, тот же, радуясь, что не надо прислуживать жене, упорно ничего не замечал, и г-жа де М*** непринужденно отвечала на заигрывания Родольфа.
Положительно, муж был выпечен из пресного теста.
Родольф воротился домой взбешенный, ломая себе голову над тем, как же сделать, чтобы г-н де М*** хотя бы чуть-чуть походил на Отелло. И вдруг его словно осенило. Он хлопнул себя по лбу, пинком ноги опрокинул стол, как человек, которому пришла в голову блистательная идея.
— Черт возьми, вот здорово! Ну и дуралей же я, не додумался раньше! Эй, эй, Мариетта! Эй, быстро, перо, чернила и бумагу!
Мариетта подняла стол и положила на него письменные принадлежности.
Родольф раза три провел рукой по волосам, вращая глазами и раздувая ноздри, как сивилла на треножнике, и начал так:
«Сударь!
Есть на свете сорт людей, для которых я не нашел бы пристойного определения, — под их обаятельной внешностью скрывается глубочайшая безнравственность. Они ничего не уважают, издеваются над святая святых; невинность девиц, целомудрие женщины, честь мужей, все, что мы чтим, все, что для нас священно, — для них предмет насмешек и издевок; они проникают в семьи, а с ними — позор и нарушение супружеской верности. С прискорбием узнал я, сударь, что вы принимаете некоего Родольфа. Этот тип, — а мне довелось с ним познакомиться и досконально узнать, — чрезвычайно опасен: репутация у него позорная, но он еще хуже своей репутации. Он безнравствен до последней степени и становится все безнравственней день ото дня; он способен на любую подлость: он негодяй в полном смысле слова. Он известен и тем, что совратил и погубил множество женщин; ведь, невзирая на все свои недостатки, он умен и хорош собой, что делает его опасным вдвойне. Верьте же мне, сударь, и последите за ним повнимательнее, так же, как и за своей супругой. От всего сердца желаю, чтобы это не было слишком поздно.
Ваш искренний доброжелатель, пекущийся о вашей чести.
Адрес:
Г-ну де М***.
Улица Сен-Доминик-Сен-Жермен, N…
Местное»
Родольф запечатал свое необычайное послание, отослал на почту и потер руки с ликующим видом, как член «Погребка», сочинивший последний куплет.
— Клянусь святым Полишинелем, коварство сверхмакиавеллевское, какого еще не замышляли ни один мужчина, ни одна женщина. Без сомнения — это новшество, к такому приему еще никогда не прибегали. О ter, quaterque! [22]Придумать новое, хотя ничто не ново под луною, да еще воспользоваться таким затасканным приемом, известным каждому дураку, — анонимным письмом, — средством, к которому прибегают все мелкие пакостники и заурядные интриганы! Честное слово, я преисполнен беспредельным самоуважением и, если б мог, то стал бы перед собою на колени. Изобличить самого себя перед мужем — да это нечто совершенно небывалое. Если при этом известии он не выкажет ревности, значит, он для нее не создан, и я готов объявить всему свету, что никто так безразлично не относился к делам супружеским, начиная с Адама, родоначальника всех супругов и единственного, кто был почти уверен, что он не рогоносец, — ведь тогда мужчин-то больше не было. Впрочем, это еще не доказательство, ибо история со змием и яблоком, по-моему, двусмысленна до крайности и наверняка таит аллегорический намек на рогоносца.
Может быть, глупый старикашка не покажет вида, будет выслеживать нас и захватит flagrante delicto, [23]а может быть, он тут же разразится гневом, но и в том и другом случае он мне преподнесет две или три сцены, бурлящие страстями. Быть может, он вышвырнет г-жу де М*** в окно, а меня заколет кинжалом, — вот это было бы истинно в испанском или флорентинском вкусе и привело бы меня в восторг.
О пятый, столь вожделенный акт, которого я так упорно добивался, противоборствуя прозе жизни, акт, который я с таким старанием и трудом подготовлял, наконец-то вот он! Итак, я отрешусь от антонизма в духе Беркена и в реальной жизни уподоблюсь герою романа, явись еще один Байрон, я, право, стану прообразом еще одного Лары; муки совести и кровопролитие будут моим роковым уделом, и под нахмуренными бровями скроются тайны ужасных преступлений; отроковицы забудут положить сахар в чай, заглядевшись на меня, а тридцатилетние женщины вновь размечтаются, как при первой своей страсти.
На другой день Родольф явился к г-же де М***, возлагая величайшие надежды на свою военную хитрость; он воображал, что увидит сцену, исполненную отчаяния — г-жа де M***, вся в слезах и сообразно этому не причесана, муж, сжав кулаки, шагает по комнате с драматическим видом. Ничего подобного!
Госпожа де М*** в белом пеньюаре, тщательно причесанная, читала журнал мод; выпавшие оттуда картинки рассыпались по полу, и г-н де М*** собирал их самым учтивым образом.
Родольф был поражен так, будто увидел нечто сверхъестественное; он застыл на пороге с вытаращенными глазами, не зная, как быть, — войти или повернуть назад.
— А, это вы, Родольф! — сказал муж. — Рад вас видеть.
И ничего сатанинского не чувствовалось в его тоне.
— Здравствуйте, господин Родольф, — сказала г-жа де М***, — вы пришли кстати: мы умираем от скуки. Что нового?
В ее тоне не было ни принужденности, ни замешательства.
«Черт возьми, вот так чудеса! — подумал Родольф. — Может быть, он случайно не получил моего письма? У старого дуралея вид просто оскорбительно безмятежный».
Некоторое время разговор шел о таком вздоре, что передавать его читателю было бы убийственной жестокостью. Подхватим же его с места поинтересней.
Муж. Кстати, Родольф, вы ничего не знаете?
Родольф. Я знаю многое, но не знаю, о чем вы собираетесь говорить, во всяком случае, не догадываюсь.
Муж. Готов пари держать, что не угадаете!
Родольф. Фредерик пел, не фальшивя?
Муж. Не то.
Родольф. Онуфрий остепенился?
Муж. Не то.
Родольф. Теодор уплатил долги?
Муж. Еще забавнее.
Родольф. Извозчичья кляча закусила удила? Академик сочинил лирическую оду?
Муж. Как всегда — романтика! Вы в самом деле неисправимы. Но все это не то: ну, догадайтесь же!
Родольф. Я просто теряюсь.
Муж (с торжеством).Друг мой, вы злодей.
Родольф (вне себя от радости, в сторону).Наконец-то разыгрывается пятый акт. (Громко.)Я — злодей?