Два актера на одну роль
Шрифт:
Читатель, без сомнения, заметил, что последние страницы ни к черту не годятся; увидеть это не трудно. Тут и безвкусица, и банальность — вас просто начинает мутить, как от комедии Казимира Бонжура. Стиль отдает отменной пошлостью, а нескончаемый диалог не что иное, как череда самых явных общих мест. Нет ни единого остроумного словца, и, по совести говоря, сочинитель всей этой писанины всего лишь бездарный борзописец, и следовало бы дать ему под зад коленом, а книгу его швырнуть в огонь.
Но, взирая на вещи беспристрастно, вы, пожалуй, увидите, что виноват не только сочинитель, что он, желая воссоздать с точностью банальный случай, принужден был стать банальным. Прошу вас, друг-читатель, поверить, что автор не меньше вас презирает обыденность, и если поневоле погряз в ней, то лишь потому, что был обманут, как и вы, что он вовсе не замысливал столь заурядную историю, взявшись за жизнеописание такого эксцентричного молодого человека, как наш друг Родольф.
Он воображал, будто из-под его пера ринутся потоком сильные и страстные сцены и что у личности, наделенной бородой, усами, волосами в стиле Рафаэля, кинжалами, мужественным сердцем и кожей оливкового оттенка, конечно, совсем иной удел, нежели у лавочника — грубого, грузного, свежевыбритого и каждодневно гильотинируемого воротничком рубашки.
О Родольф! О Родольф!! О Родольф!!! Ты увязнешь в прозе, как свинья в трясине.
Ты сочинил каламбур и кучу мадригалов, пошел на любовное свиданье и играл в карты, а в довершение всех гнусностей ты опорочил романтическую пьесу.
Восстанови же в памяти весь вечер и покрасней, если ты еще способен краснеть. Ты вошел в дверь как настоящий мужчина, ты сел на козетку, как мещанин, и ты одержал победу, как заурядный писец судебного пристава.
А ведь тебе подвернулся великолепный случай — ты бы мог воспользоваться своей шелковой лестницей и выломать окно рукой, обмотанной носовым платком. Но ты все прозевал, восторженный Родольф. Затем ты бы мог втолкнуть прелестницу в чулан и там силой овладеть ею с возможно большей для себя приятностью. Стоило бы тебе только захотеть, и ты бы поступил в духе чистейшего антонизма, но ты не захотел, и посему я презираю тебя и приговариваю навечно быть бакалейщиком.
Так или почти так размышлял молодой неудачник, возвращаясь домой.
— Как же случилось, что мне, Родольфу, совершеннолетнему, красивому, мне, поэту, оказавшемуся наедине с женщиной, которую даже итальянец принял бы за итальянку, женщиной, имеющей мужа и все прочее, что необходимо для того, чтобы получилась драматическая сцена, мне, обладателю толедского или почти толедского кинжала, мне, готовому пустить его в ход, так и не удалось разыграть совсем небольшой эпизод с драматическим исходом. Впору умереть со стыда и досады!
Что я ни делаю, все, все складывается самым заурядным образом. Я домогаюсь женщины — сопротивления не встречаю; хочу влезть к ней в окно — мне вручают ключ от двери. Муж и не думает ревновать, а поручает красавицу жену моим заботам; он появляется внезапно — как гром среди ясного неба, и чуть не застигает меня на месте преступления, но упорно ничего не хочет замечать, хотя все и так очевидно: подушки разбросаны, жена то краснеет, то бледнеет, да и весь мой вид, мое смятение явно двусмысленно, а ему невдомек. И вместо того, чтобы пронзить меня кинжалом или вышвырнуть в окно, как требовало приличие, вместо того, чтобы волочить супругу за волосы по всей комнате, так, как надлежит мужу в драме, он предлагает мне сыграть в экарте и выигрывает столько денег, что на них я мог бы напиться до чертиков со всеми своими приятелями. Спора нет, мне суждено быть торговцем свечей, а отнюдь не вторым лордом Байроном. Прискорбно, но так.
О создатель! Что же делать с поэтическим вдохновением, которое бурлит в груди и снедает меня? Где сыскать душу, которая поняла бы мою душу? Сердце, которое отвечало бы моему сердцу?
Дома Родольф услышал, как жалобно-прежалобно мяукают кошки: Том монотонным баском, у беленькой кошечки контральто, а у ангорского кота такой тенор, что ему позавидовал бы сам Рубини.
Они бросились к нему с неописуемым ликованием — Том, сверкая огромными зелеными глазищами, кошечка, выгибая спину, ангорский кот, подняв хвост трубой, — так все они, на свой лад, приветствовали его возвращение.
Мариетта пришла тоже, но вид у нее был унылый, и когда Родольф, довольно рассеянно поцеловав ее в лоб, направляясь в спальню, оперся было о плечо девушки, то она, и не подумав дружески поддержать усталого хозяина, резко отпрянула в сторону, и рука Родольфа соскользнула, повиснув вдоль тела.
Родольф, занятый совсем иными мыслями, ничего не заметил и улегся спать в прескверном расположении духа, странном для человека, вернувшегося с любовного свидания.
Мариетта все не уходила из комнаты и еще долго возилась — переставляла фарфоровую посуду, выдвигала и задвигала ящики, словом, всячески старалась привлечь внимание Родольфа, а быть может, ждала, что он попросит ее остаться; но Родольф и не думал этого делать, — причины на то у него были веские. Так, ничего не добившись, она взяла подсвечник и вышла, посмотрев на своего полусонного повелителя долгим взглядом, — и любящим и гневным.
Наутро, когда Мариетта принесла завтрак, Родольф приметил, что глаза у нее покраснели.
Родольф. Мариетта, у вас покраснели глаза!
Мариетта. У меня, сударь?
Родольф. Ну да, у вас.
Мариетта. Верно, оттого, что я дурно спала, да и сейчас их потерла.
Родольф. По правде сказать, мне кажется, будто вы плакали.
Мариетта. А чего мне плакать? Насколько мне известно, никто из моей родни не умер.
Родольф. Ну плакать из-за этого и не стоило бы. А вот шоколад ваш пить невозможно, на весь дом пригорелым несет.
Мариетта. Я ведь старалась сделать как лучше.
Родольф. А получилось хуже. И сахар в воду не положила.
Мариетта. Ах ты господи! Я об этом-то и не подумала.
Родольф. О чем же вы думаете?
Мариетта вскинула свои миндалевидные глаза и посмотрела на него таким печальным и укоризненным взглядом, что Родольф невольно почувствовал душевное смятение; раскаиваясь, что держался с нею так сурово, он приласкал ее и произнес слова, которые в устах хозяина могли, пожалуй, сойти за извинение.
Мариетта ушла, а Родольф, оставшись один, принялся дергать за усы старого кота и сетовать на свою злополучную долю.
Так долго вынашивать замысел романа, полного драматических сцен и кровавых перипетий, и встретить на своем пути заурядную кокетку и совсем уж заурядного мужа!
Из такого удачного стечения обстоятельств не удалось извлечь ни крохотной искры страсти — в самом деле, как же тут не впасть в уныние!
Пробило три часа. Родольф вспомнил, что г-жа де М*** просила прийти пораньше. Он оделся и направил стопы к дому владычицы своего сердца; но шел он не легкой, стремительной походкой влюбленного, а полз, как улитка, и, право, скорее напоминал школьника, что нехотя плетется на занятия, нежели счастливого любовника.