Два брата (др. ред.)
Шрифт:
Взглянув на взволнованные лица посетителей, старуха вызвала Булавина. Жмурясь на ярком свете после сумрака хаты с завешенными окнами, атаман вгляделся.
— А, опять вы? С чем пришли?
Илья встревоженно заговорил:
— Да как тебе сказать, атаман? Оно дело, может, и пустое, а может, и очень важное. Хозяин наш куда-то запропал.
— Олексий Пивень?
— Он самый. С утра, как сходка кончилась, нигде его не видать. Я уж и в поле бегал, и там нет его. А работник Грицко говорит, что он, Пивень, о двуконь куда-то уехал. Взял; говорит, саблю,
Булавин переменился в лице.
— Так это же он, подлюка, поскакал Долгорукого упредить! Вот же волчья душа! Против своих пошел… Хотя — какие мы ему свои! У него душа на Низу, с богатеями. — Атаман позвал: — Эй, хлопцы!
Из сарайчика выбежало несколько парней, которых атаман выбрал себе для посылок. Булавин коротко рассказал им о случившемся.
— Выбирайте коней самых лучших и скачите вслед Пивню. Надо догнать изменника. Коли живьем не сдастся, бейте насмерть!
Приземистый, широкогрудый Павло Макуха сказал:
— Надо бы, атаман, разделиться нам по двое и по разным дорогам ловить.
— Дело говоришь, — согласился Булавин. — Возьмите себе на подмогу еще казаков и… с богом! А вам, — обратился атаман к Илье и Акинфию, — вам от всего верхового казачества спасибо! Оружие получили?
— Оружие есть, да только коней нет.
— Коней возьмите из хозяйского табуна.
Предательство Пивня спутало планы Булавина. Да ведь и не один такой Пивень мог найтись в Бахмуте и окружающих станицах. Потому Булавин решил не дожидаться утра, а выступить в поход этим же вечером. В его отряде было уже достаточно казаков, чтобы справиться с карателями. И не приходилось сомневаться, что по дороге численность восставших все время будет возрастать.
Перед вечером Илья простился с Ганной. Прощание было горячее, но немногословное. Девушка не пожелала любимому счастливого пути и удачи: она знала, что Илья идет на трудное, смертельно опасное дело. Она только поцеловала Маркова, прижалась на миг к его широкой груди и тихо шепнула:
— Вернись, любый…
Ночь выдалась облачная, темная. Ни зги не видно было вокруг, и только отдаленные молнии по временам освещали дорогу. Но всадник в белой свитке, с саблей у пояса, с парой пистолетов за пазухой, гнал коня: видно, хорошо знал он путь.
— Но-но, Воронко, собачий сын! — ворчал он. — До Трехизбянской недалеко, там отдохнешь. Серку больше тебя досталось: чуть не всю дорогу меня провез.
Привязанный волосяным чембуром [97] к седлу Воронка, серый конь дышал тяжело, на губах его клубилась пена.
Быстро скакали кони, но мысли в голове старого Олексия Пивня неслись еще быстрее. Он мечтал о награде, которую даст ему за донос Долгорукий. Ядовитая улыбка кривила губы Олексия, когда он думал, как разгромит дерзкую голытьбу вовремя предупрежденное царское войско.
97
Чембур —
Он злобно шептал:
— Узнаешь, вор Кондрашка, под виселицей стоя, как войскового атамана и домовитых казаков честить. Не бывать тому вовек, чтобы голодранцы на Дону делами вершили!
Но вдруг его одолевали сомнения.
— А вдруг князь ушел из Трехизбянской? Где его искать? У казаков расспрашивать опасно, голову за такое сымут. Эх, дай ты, господи, пресвятая богородица, чтобы они еще там были! Рублевую свечку к иконе не пожалею…
Обуреваемый то тревогой, то надеждами, предатель подстегивал усталых коней. Вдруг он задержался, прислушался: сзади ясно донесся конский топот. Сердце Олексия захолонуло: «Погоня!»
Кто, кроме врага, мог ехать в такую пору да еще наметом гнать лошадей?.. «Погоня! Догадался вор Кондрашка!»
Старик бешено хлестал нагайкой по лошадям: они почти не прибавляли шагу. А топот ближе, ближе… И вот уже слышны грозные голоса:
— Стой, изменник, гадюка! Сдавайся!
Дикий страх охватил Пивня. Сразиться? Но слышно по голосам: гонятся двое, а может, и больше. Нет, бежать, только бежать.
Блеснула молния, осветив беглеца с парой коней, и в тот же момент грохнули два выстрела: то преследователи стреляли в белую свитку.
Мимо! Нет, серый захромал, пуля зацепила его. Олексий Пивень был старый вояка и много знал разных хитростей. Вытащив саблю, он рубанул по волосяному аркану, и серый сразу остался позади. Так же быстро сбросил на скаку казак свитку и остался в темной сорочке. Он поворотил вороного коня в рощу, черневшую близ дороги. Тьма укрыла беглеца.
Стан полковника Долгорукого расположился у речки Айдара, невдалеке от Шульгина городка. Полковник и офицеры спали в шатрах, солдаты — под открытым небом.
Ночь была пасмурная, вдали поблескивали молнии.
У ружей, составленных в пирамиды, шагали часовые; другие дежурили у коновязей. Все было мирно, тихо.
Вдруг земля задрожала от конского топота. Во мраке заблестели вспышки выстрелов. Послышались неистовые крики:
— Бей! Круши!
Полуодетые офицеры выскочили из палаток; солдаты, спотыкаясь в темноте и тесня друг друга, бросились к ружьям.
На них ураганом налетела конная лава; лошади топтали людей, опрокидывали на землю. Свистали казачьи сабли, одним махом срубая людям головы.
Кровь лилась ручьями. Через несколько минут бой кончился. Князь Юрий Долгорукий, его офицеры, солдаты — все были изрублены.
У палаток съехались Булавин и его есаулы.
— Славно бились, Кондрат Опанасович! — сказал сутулый крепкий старик с длинной седой бородой. Это был Семен Лоскут, когда-то воевавший под знаменем Степана Разина.
— Ништо, диду! Добрая забеглым псам наука! Пускай все знают, что еще не ослабела казацкая сила.
— Крутая каша заварилась, сынку! — продолжал старик. — Батьку Степана вспоминаю: тоже с малого начинал дело.