Два брата (др. ред.)
Шрифт:
Петр решил перехитрить шведов: он приказал отдать серые мундиры новобранцев солдатам одного из лучших своих полков — Новгородского пехотного.
Король Карл XII, не желая дать русским времени для перегруппировки сил, назначил начало боя на утро 27 июня. Командовать пехотой он поставил Левенгаупта, кавалерией — Крейца, а главное руководство боем поручил Реншильду. Сам король за несколько дней до этого из пустого удальства ввязался в перестрелку с русскими казаками во время разведки и был ранен в ногу. Это не позволяло ему ездить верхом.
Шведская
Карл подал сигнал к атаке в два часа ночи, когда восток смутно забелел. Короля везли перед его войском в качалке; поле боя колыхалось перед его глазами, колыхались стройные ряды шагавших пехотинцев со штыками наперевес. Где-то впереди недвижно стояла русская армия, с которой вскоре завяжется бой.
И вдруг безукоризненно ровные ряди пехоты раскололись, разбились, как волны, набегающие на утес. Смутный рокот понесся по рядам шведов:
— Русские укрепления!
Авангард шведского войска наткнулся на продольные русские редуты. Несколько мгновений — и из-за низких земляных валов оглушительно громко в предутренней тишине хлестнули ружейные залпы, а за ними и пушки подали свои грозные голоса.
Один из продольных редутов занимали две роты юрловцев под командованием Торпакова. Бравый поручик за время отдыха успел привести себя в полный порядок: на мундире ни пылинки, сапоги начищены до блеска, пышные пшеничные усы расчесаны. Акинфия Куликова и Илью Маркова, как солдат испытанной храбрости, он поставил рядом с собой.
Когда перед редутом показались стройные колонны шведов и грянули русские пушки, Торпаков закричал, стараясь покрыть гул выстрелов:
— Братцы, стоять крепко! Назад ни шагу!
Акинфий подбадривал молодых солдат:
— Ништо, детки! Не пугайтесь: швед, он только с виду устрашителен, а помните, как мы его под Веприком крошили!
И, однако, враги упорно шли вперед, смыкая ряды после каждого залпа с редута: им было обещано, что победа над русскими принесет конец войне и возвращение на родину.
Пушки редута захлебнулись, замолчали: враги перекатились через вал. Закипела яростная рукопашная схватка. Подымались и опускались приклады, штыки вонзались в живое тело противника.
Ожесточенные враги не кричали: они берегли дыхание. Слышался только яростный хрип да стоны раненых, попираемых ногами бойцов; но и те по мере угасающих сил старались нанести урон врагу.
Илья и Акинфий дрались рядом. Охраняя один другого, они кололи штыками, молотили прикладами, а иногда просто били кулаками по разгоряченным багровым лицам шведов, и после таких ударов противники валились с ног, а русские богатыри стряхивали кровь с разбитых пальцев.
Поручик Торпаков, стройный, ловкий, работал шпагой, как на уроке фехтования. Поразив врага, он отскакивал, вертелся волчком, и усы его топорщились, как у рассерженного кота. Солдаты оберегали своего командира от штыковых ударов.
Шведы, не считаясь с потерями, ломили стеной. На Илью и Акинфия разом навалился десяток врагов. Здоровенный ветеран, побывавший во многих битвах, внезапно появился перед
Швед поднял пистолет, но не успел спустить курка, как перед ним точно из-под земли вырос Акинфий. Раздался выстрел. Пуля пробила грудь Куликова, но кряжистый старик еще успел взмахнуть прикладом, и ветеран рухнул с раздробленным черепом. Когда Илья наконец освободил штык, Акинфий уже медленно опускался наземь.
— Батя!
Отчаянный вопль Маркова заглушил гром боя.
Старик попытался приподняться, но жизнь оставляла его. Он упал навзничь.
— Батя!..
Ответа не было.
Дикая, нечеловеческая ярость охватила Илью. Силы его точно удесятерились. С ревом бросился он на врагов, не щадя себя, не помня о своих ранах. Штыком работать было некогда, приклад расщепился о крепкие головы шведов… Марков схватил пушечный банник [111] и крушил им направо и налево. Враги падали под ударами свирепого бойца, как трава под косой косаря.
111
Банник — щетка на крепком древке, которой прочищали ствол орудия.
Воодушевленные примером товарища, русские солдаты усилили натиск. Шведы заколебались. Вот они уже вне редута. Они побежали.
Торпаков, чудом уцелевший в свалке, бросился к пушкам. Они молчали: артиллеристы почти все были убиты или ранены в схватке с врагом.
Но тут у батареи появился солдат с лицом, закопченным пороховым дымом и залитым кровью, в мундире, порванном штыковыми ударами.
— За батю! — Со сноровкой, приобретенной в Астрахани, Илья зарядил пушку, поднес к затравке еще тлевший фитиль.
Немногие уцелевшие пушкари тоже бросились к орудиям, им принялись помогать пехотинцы.
Редут ожил, опоясался дымом выстрелов. На отступавших шведов посыпались ядра, увеличивая смятение в их рядах.
Другие редуты тоже удалось отстоять. Позднее выяснилось, что в самом начале шведской атаки первым залпом русской артиллерии были насмерть поражены два шведских генерала. Редуты сначала задержали врага, а потом разрезали его строй на части.
Когда шведы отошли и у редутов наступило сравнительное затишье, Илья пустился разыскивать Акинфия. Тот лежал как мертвый. Марков, рыдая, приник к телу друга. Старик очнулся, открыл глаза.
— Илюша, сынок… Жив ты… а я вот…
— Батя, батя! Я тебя к лекарю снесу.
— Не поможет, Илюша… Шведов бей… а боярам не поддавай…
Кровавая пена заклубилась на губах Акинфия, и он замолк навсегда.
Бой продолжался. Из-за редутов на всем скаку вылетела кавалерия Меншикова, а между пехотными колоннами Левенгаупта выдвинулась шведская конница. Русские и шведские драгуны рубились, в свете наступившего утра. Всадники перескакивали через людские и лошадиные трупы, раненые лошади носились по полю, увеличивая сумятицу. Было около четырех часов утра, солнце ярко освещало поле битвы.