Два брата (др. ред.)
Шрифт:
— Мои занятия идут, как следует быть, — небрежно бросил в ответ Алексей Петрович и тотчас перевел разговор на самую интересную для него тему: — Как здоровье батюшки?
— Чем дальше, тем хуже! — Лицо Меншикова выразило непритворную скорбь. — Нынче ночью доктора опасались за его жизнь. Его величество удостоился принятия святых тайн…
«Вон куда зашло! — подумал Алексей и не мог сдержать радостную дрожь. — Причащался… Стало быть, и впрямь плох!»
— Батюшка крепок, — сказал вслух царевич, из приличия делая грустное
— Только этой надеждой и живем, ваше высочество! Но нас утешает мысль, что ежели случится несчастье, то в вашей высокой персоне узрим достойного отцова преемника, украшенного проницательным умом и всеми добродетелями.
Снова поклон, такой низкий, что шляпа князя, которую он держал в руке, подмела пол.
«Вишь разливается, лисица! — думал Алексей. — Пришло мое время!»
У него даже голова закружилась от сознания высоты, на которую его возносит судьба.
А Меншиков продолжал:
— Льщу себя надеждой, что не лишусь вашей милости. Вы знаете, я всегда был благожелателем вашего высочества.
— Коемуждо воздается по делам его, [147] — ответил царевич словами из Евангелия.
И Меншиков задрожал. Как опытный царедворец, он скрыл страх и распрощался с бесконечными уверениями в глубочайшей преданности.
Царевич остался один.
Вдруг его поразила ужасная мысль. Она пришла в голову внезапно, но показалась такой верной, неоспоримой, что он без сил опустился в кресло.
147
Каждый получит по заслугам.
«Что, если батюшка притворяется? Да, да, это бессомненно… Теперь у него два наследника, помимо меня: сын и внук. Отец решил погубить меня. Я был осторожен… не давался в руки… Это раздражило его. Он подстроил мне ловушку. Батюшка ждет от меня опрометчивых поступков. Потом встанет… и — гибель! Монашеский клобук… быть может, плаха!»
Царевич вспомнил Ивана Грозного. И тот лежал на смертном одре, и у его постели бушевали страсти. Но как потом жестоко расправился царь с теми, кто ждал его смерти!
«Как я не догадался раньше? Притворство! Одно притворство… Меншиков приезжал выпытывать… выведывать мои чувства… Я себя выдал! Зачем я сказал эти евангельские слова?»
Холодея от страха, Алексей позвонил. Вошел лакей.
— Позвать дежурного офицера!
— Слушаю, ваше высочество!
Через несколько минут явился Василий Дедюхин.
— Поедешь к батюшке во дворец. Ежели допустят, явишься к самому. Ежели нет, то к государыне или к князю Меншикову. Скажешь: «Царевич справляется о здоровье батюшки-государя и желает скорого ему выздоровления». Скажешь: «Царевич дал обет сходить пешком в Новый Иерусалим и целый год не есть скоромного, ежели государь
— Точно так, ваше высочество!
Черные глаза Дедюхина улыбались, по его лицу видно было, что он прекрасно все понимает.
— Иди… Стой! Тебе, кажется, Егор Марков приятель?
— Друг, ваше высочество!
— Увидишь его… Только без большого шума. Передай: «Царевич приказал немедленно явиться».
— Слушаю, ваше высочество!
Дедюхин ушел.
Поручение он выполнил в точности. К царю его не допустили, но он добился приема у Екатерины и пересказал ей слова царевича.
Екатерина отвечала, что ей приятно слышать о сыновних чувствах царевича Алексея Петровича и что она передаст его пожелания государю. С этим Дедюхин был отпущен.
Он разыскал Егора Маркова и передал приказ царевича.
Егор был ошеломлен. В последний месяц его ни разу не вызывали к царевичу. Казалось, тот забыл о нем, оставил мысль сделать его своим шпигом. И вот снова!
— Приду, — сказал Марков.
— Едем со мной, — отвечал офицер.
Пришлось переодеться в парадное платье и ехать.
Царевич Алексей встретил Егора Маркова приветливо.
— Я очень обеспокоен болезнью батюшки, — начал он. — Неужто он так сильно страдает, как говорят?
Царевич говорил, по-видимому, искренне, на лице была скорбь. Марков попался на удочку.
— Государь болен весьма опасно. Медик Арескин который день не отходит от его постели. Меншиков, Апраксин и другие вельможи ночуют во дворце. Государыня очень встревожена…
«Значит, правда!» — пронеслась радостная мысль в голове Алексея, но он тут же уныло промолвил:
— Горе какое! Я каждый день служу молебны за батюшкино здоровье. Рано, ах как рано ему умирать!
Алексей прекрасно понял, что от царского токаря угрозами ничего не добиться. Но лаской и выражением сочувствия к постигшей отца беде можно выведать от Егора точные сведения о том, что делается во дворце.
— Я сердился на батюшку, — продолжал царевич. — Каюсь в том, ведь человек грешен. Но как он заболел, у меня одно желание ему добра.
Егор слушал, верил, радовался за царевича. Тот незаметно выпытывал, что надо было ему знать.
— Иди, Егор, — наконец сказал он. (Марков низко поклонился.) — Надеюсь, будешь каждодневно мне докладывать о батюшкином здоровье… Я так беспокоюсь!
Егор возвратился домой. Вызов к царевичу не остался незамеченным. Лишь только токарь вошел во дворец, его обступили денщики:
— Зачем к царевичу ходил?
— Как он? Каково себя чувствует?
— Небось радехонек?
Марков не отвечал на вопросы назойливых товарищей. Особенно усердствовал Сашка Бутурлин.
— Зазнался, Егор! — упрекнул он токаря при одобрении прочих денщиков. — Знамо, хорошо тебе — приближенная персона у царевича!