Два брата (др. ред.)
Шрифт:
Орфиреус возил машину по германским городам и показывал любопытным за деньги.
Главную часть машины составляли два огромных колеса, чуть ли не до потолка. Колеса соединялись запутанной системой рычагов. Одно из колес было насажено на вал; веревка, намотанная на тот же вал, через пару блоков шла к грузу.
Посетители осматривали машину, расспрашивали, как она действует.
— Сие есть тайна, — вежливо отвечал Орфиреус. — Я вам продемонстрирую действие моей махины, господа!
Он раскручивал одно из колес, и оно начинало вертеться с легким скрипом.
Рычаги качались
Посетители, вытаращив глаза, смотрели на действие чудесной машины. Минуты проходили за минутами, колеса всё двигались, а главное — тянули груз!
— Как видите, господа, моя махина не токмо сама движется, но и создает силу! — говорил «изобретатель».
Люди уходили ошеломленные. Машина Орфиреуса действительно была необъяснимым чудом.
Посетители, постояв за дверью вместе с Орфиреусом, возвращались в комнату через полчаса. А «чудесная» машина все продолжала работать! [150]
150
Современная наука доказала, что изобрести вечный двигатель невозможно. «Изобретение» Орфиреуса было мошеннической проделкой: в другой комнате прятался человек, который приводил в действие колеса посредством тайного привода.
Петр еще в начале 1715 года узнал об «изобретении» Орфиреуса.
Во время выздоровления, когда ему нельзя было заниматься государственными делами и он был свободен, царь целыми часами думал о машине Орфиреуса. Петр решил потолковать о ней с Егором Марковым.
— Катюша, — сказал он жене, — вели позвать ко мне Егора Маркова.
Узнав, что ему приказано явиться к царю, Марков перепугался. «Государь узнал, что я бывал у царевича!» — решил Егор. Он вошел в спальню Петра сам не свой. В комнате было полутемно, царь не заметил волнения Маркова.
— Ну-ка иди сюда, Егор — царский механикус! — сказал царь.
Голос его был веселый, и Марков понял сразу, что Петр Алексеевич на него не сердится. Он приблизился к постели.
— Слушай-ка, Егор, ты про махину Орфиреуса знаешь? Трактуют, будто сия махина сама собою движется. Ты понимаешь, какую важность имеет перпетуй-мобиль? Представь себе: поставили его около твоего токарного станка, он его вертит да вертит. У тебя ноги свободны, ты всю мысль, всю силу употребляешь на одно: точить! Ведь небось лучше выточил бы, чем теперь? А?
Глаза Петра засверкали от удовольствия. Он двинул рукой, точно прикладывая резец к обрабатываемой вещи.
— Само собой, вашей величество! Не в пример свободнее было бы. Только сомнительно…
Но царь продолжал, не слушая Маркова:
— Нет, Егор, ты подумай: ежели таких махин изрядное число построить, они могут ткацкие и прядильные станки двигать, молотами бить, кои гвозди куют! Знатно бы получилось! Сколько людей освободилось бы!
— Людей-то нам надобно, ваше величество! Сколько я по фабрикам ни ездил, стон стоит: «Работников надо!» Да вот в последний раз посылали вы меня на игольную фабрику Томилина,
Царь тяжело вздохнул:
— Уж не говори, Егор! Как кладоискатель за сокровищем, гоняюсь за человеком, а где его взять? Земля велика, а людей мало! Работников в города насильно забирал, крестьян закреплял за фабриками, нищих, бродяг, монахов — долгобородых бездельников, — всех к делу приспособил, и всё недостаток.
Егор слушал царя. Слова Петра воскресили в памяти токаря и трудную его молодость, и каторжную жизнь работных людей, которую он наблюдал на заводах, и рассказы брата о великой крестьянской нужде.
«Людей не хватает, — подумал он. — А ведь есть они, только не видит царь».
Нерешительно, пугаясь собственных слов, Егор предложил:
— А ежели бы, государь, крестьян у помещиков взять да на фабрики определить?
Царь бросил на Маркова потемневший взгляд и закричал:
— В советчики лезешь? Место свое забыл? Вишь залетела ворона в высокие хоромы! — Петр сердито передразнил: — «Крестьян у господ взять»! А того не ведаешь, дурачина, что на дворянах все государство стоит, что первый дворянин — это я сам?! Нет, видно, избаловал я тебя своей милостью, что ты уж зазнаваться стал!
Слушая гневную отповедь царя, Егор стоял ни жив ни мертв. Едва нашел он в себе силы пролепетать:
— Прощения прошу, государь! Не подумавши сболтнул.
— То-то, не подумавши. Твое дело над станками думать, а не государевы заботы на себя брать.
Но, внимательно посмотрев на Егора, царь успокоился. «Бунтовских мыслей нет у него, — подумал, — так, от дурости ляпнул». И уже ласковее сказал:
— Ладно, на первый раз прощаю, но больше — не забываться у меня! Давай лучше о деле говорить. Вот Орфиреус не выходит у меня из головы. Я бы все-таки у него махину купил.
Егор, все еще не опомнившийся от страха, сказал дрожащим голосом:
— Оно бы хорошо перпетуй-мобиль заполучить, ваше величество, да только не верю я в него.
— Гм… гм… — Петр призадумался. — А может, этот Орфиреус до такого оборота додумался, какой никому еще в голову не приходил?
Вошел Арескин.
— Ваше величество, разговоры вредят вашему здоровью. Выпейте микстуру.
— Поди прочь со своими микстурами. — Царь сердито затеребил отросшие за время болезни усы. — Мне с моим механикусом здоровее разговаривать.
— Ваше величество, — грозно заговорил доктор, — или вы не хотите выздороветь?
— Фу, надоел, — с досадой сморщился царь. — Ладно уж, ступай, Егор! О махине Орфиреуса думай! Может, свою такую домудришься сделать? Не все же немцам верхи снимать, я чаю, наши, русские, посмекалистей, а?
Марков низко поклонился царю и, пятясь, вышел в дверь. Чувство неизъяснимой тревоги и неудовлетворенности одолевало его. Ему показалось, что он стал меньше ростом, незначительнее, что никто не обращает на него внимания, никто не кланяется ему, хоть он и царский механикус.