Два брата (др. ред.)
Шрифт:
Изменнику Алексею предстояло столкнуться с коварной, изменнической политикой шведов, но он этого не знал и льстил себя обманчивой надеждой, что нашел в Карле XII могущественного и надежного покровителя.
Герц немедленно послал донесение королю Карлу.
«Мы должны обещать русскому царевичу всяческую поддержку, — писал министр. — Надо войти с ним в постоянные сношения, которые, конечно, должны содержаться в глубокой тайне. Мало того: мы должны дать царевичу убежище, и он станет нашим надежным союзником в борьбе с Петром; его присутствие в Швеции поможет нам выговорить выгодные условия мира…»
Герцу не удалось
Эмиссары [161] Алексея действовали. Александр Кикин, который поехал провожать царевну Марью Алексеевну [162] на карлсбадские воды, подыскивал ему убежище.
161
Эмиссары — посланцы, обычно действовавшие тайно.
162
Сестра Петра.
Глава XXIV
СБОРЫ ЗА ГРАНИЦУ
Алексей жалел, что не воспользовался последней поездкой в Карлсбад, чтобы скрыться от отца. Правда, тогда еще была жива жена, не было соперников по престолонаследию, и пропасть между отцом и сыном была не так глубока.
Вскоре явился прекрасный предлог к отъезду.
Царь написал сыну из Копенгагена:
«Мой сын! Когда прощался я с тобою, ты говорил, что к наследству быть не можешь за слабостью своею и что в монастырь удобнее желаешь; ныне (понеже время довольно на размышление имел) немедленно резолюцию возьми, или первое, или другое. И буде первое возьмешь, то более недели не мешкай, поезжай сюда, ибо еще можешь к действам [163] поспеть…»
163
К военным действиям.
Суровый Петр снова пытался примириться с сыном, снова — в который уж раз! — предлагал стать соратником, верным помощником, не хотел гибели Алексея, которой тот слепо шел навстречу.
Но в Алексее взяла верх вражда к отцу и к новой России, которую царь создавал неустанными трудами. Он решил воспользоваться удобным случаем. Алексей поехал к Меншикову, правителю государства в отсутствие Петра.
Александр Данилыч принял царевича, стоя в своем кабинете, сухой и надменный. Он совсем не походил теперь на униженного царедворца, который несколько месяцев назад приезжал к Алексею просить милости.
— Вот батюшкино письмо, — сказал царевич. — Батюшка-государь требует меня в поход.
— Каково решили, ваше высочество?
— Батюшкина воля для меня священна! (Меншиков удивленно поднял брови.) Еду к армии.
— Добро! — молвил светлейший совершенно таким тоном, как обычно говорил это свое любимое слово царь. — Давно пора сию бесплодную распрю кончить. Я чаю, вам на дорогу нужны деньги?
— Затем и приехал, — сказал царевич.
— Добро, —
164
Сатисфакция — удовлетворение, удовольствие.
Царевич взглянул вопросительно.
— Получил я вчера цидулу [165] от его величества. Петр Алексеевич весьма заинтересован способом выделывания пороху. Дознано государем, что голландский порох супротив нашего премного сильнее и дальность боя не в пример оказывает. И пишет государь, что не худо бы нам сие исследовать. А посему незамедлительно командировать к нему механикуса Егора Маркова.
— А я тут при чем?
Меншиков удивился непонятливости царевича.
165
Цидула — письмо.
— Вы к государю едете, и Марков также: вместе и отправитесь. Мне механикуса одного послать — денег на дорогу давать, а вам лишнего человека в свиту взять ничего не стоит.
Алексей сморщился, как от зубной боли: «Вот еще не было печали! Соглядатая подсылает, батюшкина любимца… А как откажешься?»
С кислой улыбкой царевич сказал:
— Не худо придумано, Александр Данилыч! Пускай Марков собирается.
Вернувшись, царевич вызвал камердинера, Ивана Афанасьева Большого. Старик вошел, стал у порога:
— Что прикажешь, царевич?
— Собирайся, Иван! Едем в Неметчину!
— Опять лечиться, что ли? Пируешь больно часто, царевич, сколько раз тебе говорил.
— Ну, ты! Знай свое место!
— Да тебя жаль. Небось чуть не с пеленок с тобой нянчусь.
Алексей внимательно посмотрел на старика:
— Человек ты верный! Скажи, Иван, любишь меня?
— Душу за тебя готов положить! — горячо воскликнул Афанасьев.
— Я тебе великую тайну открою. Будешь молчать?
Иван Большой опустился на колени, трижды размашисто перекрестился.
— Батюшка вызвал меня к себе. Но я еду к цесарю… А может, и в Рим!
Старик ахнул:
— Царевич, опомнись! Погубишь себя! У государя длинны руки, ох, как длинны! Везде тебя достанет.
— Нет, Иван, поздно отговаривать. Что задумал, свершу!
На лице царевича появилось выражение непобедимого упрямства. Иван понял: спорить бесполезно.
— Воля твоя, царевич, — вздохнул старик. — Ты господин, а мы слуги. Что прикажешь, то и сделаем…
— Посоветуй, взять ли мне с собой Афросинью? Жить без нее не могу!
Афросинью Федорову, крепостную Никифора Вяземского, Алексей полюбил еще при жизни жены.
Иван Большой смотрел на него с удивлением.
— Бери, коли хочешь, и Афросинью. Убегай, пожалуй, хоть и к цесарю, только я тебе не советчик. Хорошо, когда удастся это дело. А не удастся, будешь гневаться. «Почему, скажешь, не вразумил меня, старый хрыч?»
— Молчи! Про это дело знаешь только ты да Кикин. Ступай, собирайся! Федора Дубровского ко мне пришли.
Дубровскому царевич тоже рассказал о своих планах. Этот отговаривать не стал: