Два брата (др. ред.)
Шрифт:
— Сударь, вы жестоко ошибаетесь, если принимаете нас за контрабандистов! Я русский офицер, а мой спутник приближенное лицо русского государя!
— Ага! — с удовлетворением сказал датчанин. — Ваше признание утверждает меня в предположении, что вы русские шпионы!
— Да вы с ума сошли! — гневно вскричал Кирилл. — Я курьер, я снабжен всеми надлежащими полномочиями и пользуюсь дипломатической неприкосновенностью!
— Приказ есть приказ! Мне велено всех подозрительных иностранцев немедленно препровождать в столицу.
— В столицу? Нам туда и надо!
Офицер задумался.
— По точному смыслу инструкций, я должен заковать вас в кандалы.
— Нас — в кандалы? Меня?
Вид русского офицера был так внушителен, что датчанин отступил. Кирилл и Егор были посажены в наглухо закрытую повозку; два солдата с обнаженными тесаками сторожили каждое их движение. Офицер и несколько верховых окружили повозку. Воскресенский возмущался, Марков мрачно шутил:
175
Залф — залп.
— Засадили молодчиков в темную клетку. Нечего сказать, посмотрели Данию.
Через сутки непрерывной скачки на почтовых лошадях арестованные оказались у стен Копенгагена, и здесь их выпустили из повозки.
Марков и Воскресенский увидели любопытное зрелище: крепостные валы были усеяны множеством солдат, в амбразуры высовывались жерла пушек. Похоже было на то, что под городом вот-вот появится сильное неприятельское войско.
— Что за чудеса? — проворчал Кирилл. — Шведов, что ли, они ждут?
Пленников тотчас препроводили к коменданту города, а тот с сильным конвоем направил их к королевскому министру Сегестету.
Воскресенскому нетрудно было объясниться с министром, хорошо говорившим по-немецки. Кирилл объяснил причины своего приезда в Данию, предъявил подорожную. Сегестет понял, что его подчиненные проявили излишнее усердие. Извинившись перед русскими, министр дал им провожатого к царскому посланнику Василию Лукичу Долгорукому.
От Сегестета Воскресенский и Марков узнали, что Петра Алексеевича уже нет в Копенгагене: он выехал в Мекленбург 16 октября, за две недели до того, как Егор и Кирилл встретились в Штеттине.
Долгорукий встретил земляков приветливо; он обоих знал лично.
— Опоздал с депешами, господин капитан, опоздал! Впрочем, вашей вины тут не вижу и о сем буду свидетельствовать государю.
— Ваше сиятельство, — смело обратился к послу Воскресенский, — объясните нам, почему здесь такая сумятица? От шведов готовят оборону?
Долгорукий захохотал:
— Какое от шведов! От нас!
— Да разве мы воюем с датчанами?
— Не воюем и воевать не собираемся. Испугали их наши английские «друзья». — Долгорукий иронически подчеркнул последнее слово. — Сентября первого состоялась у государя консилия, [176] на коей решено было: ввиду позднего времени года высадку десанта в Швеции не производить. Господа союзники наши сами до того дело довели, но воспользовались случаем свалить вину на Россию. Проволочив нас до осени, вдруг потребовали, чтобы мы высадку свершили. Мы им представили таковой резон: войско секретно переправить невозможно, поелику [177] наше предприятие европейскую огласку получило; если же и высадимся удачно, то зимовать принуждены будем в землянках и так все свое войско погубим бесславно.
176
Консилия (теперь
177
Поелику — потому что.
— Сие бесспорная истина! — перебил Воскресенский. — Что же ответствовали союзники?
— Завопили, что мы наконец-то сняли маску; что все наше предприятие подготовлено затем, чтобы завоевать не Швецию, но Данию! Что мы находимся в секретных сношениях с Карлом Шведским!
— Какие глупые нападки!
— То не глупость, а весьма хитрая английская дипломатическая игра, — наставительно заметил Долгорукий. — Цель оной — поссорить союзников и, обойдя его царское величество, самовластно разрешить вопросы мирного договора. И мало того, что Копенгаген укрепился, как никогда допреж укреплен не был, но господину адмиралу Норрису прислан был приказ напасть на русскую эскадру, ежели она не выступит в Швецию!
— И он исполнил сие?
— Не решился: англичане, как ведомо, своими руками воевать не любят.
— А чужих на тот случай не сыскалось? — язвительно спросил Воскресенский.
Долгорукий покачал головой.
— Европейские дела кипят, яко вода в котле, на сильнейшем огне подогреваемая. Но мы, уповая на силу русского оружия, в сем кипении держимся крепко. Нас, государи мои, запугать трудно!
— По вашим разъяснениям, нам нужно спешить в Мекленбург? — спросил Воскресенский. — Мне адмирал приказал доставить государю депеши с наивеличайшей поспешностью.
— Боюсь, что вы и в Мекленбурге его величества не застанете, — улыбнулся Долгорукий. — Благонадежнее вам отправиться в Амстердам, ибо знаю от государя, что он намеревался после Германии направить свой путь в Генеральные Штаты. [178] Я вам дам цидулу к тамошнему послу Борису Иванычу Куракину. Ежели государя и там не застанете, князь препроводит вас туда, где Петр Алексеевич будет обретаться.
Воскресенский и Марков спешно отплыли из Копенгагена. Данию им так и не удалось посмотреть.
178
Так в старину называлась Голландия.
Глава III
МАСКА СОРВАНА!
20 декабря на горизонте показался низменный, плоский берег Голландии. На следующий день русские путешественники высадились в оживленной гавани Амстердама.
Пожалуй, среди городов мира Амстердам — первый по количеству мостов. Триста мостов перекинулось через многочисленные каналы, разделяющие девяносто островов и островков, на которых расположился Амстердам.
Марков и Воскресенский наняли лодочника, который должен был доставить их в резиденцию русского царя. Лодка, довольно ветхая и неуклюжая, везла русских по темным, маслянистым водам канала. Два друга с любопытством смотрели на высокие, узкие дома, окаймлявшие канал. Они разговаривали с лодочником и довольно хорошо понимали его смешанное голландско-немецкое наречие.
— У нас дома такие узкие потому, что фундамент строить очень дорого. Чтобы здание не оседало, надо заколотить в зыбкую почву множество свай. А лес дорог, он привозится издалека, из Германии.
— Значит, у вас бедняку не построиться?
— Куда там! — мотнул головой лодочник. — И думать нечего.
— Зато у вас бабам за водой ходить недалеко, — утешил его Марков.
Лодочник угрюмо рассмеялся:
— Эту воду не то что пить — она даже на стирку не годится.
— Откуда же воду берете?