Два брата, или Москва в 1812 году
Шрифт:
Скоро летели дни за днями, и 2-е сентября, день вечно печальный для Москвы, наступило.
У Дорогомиловской заставы стал Наполеон и требовал, чтоб выслали ему депутатов и ключи. Он воображал себе, что это Милан, Вена, Берлин, Мадрид. Жестокая ошибка!.. Это была Москва, которая видала, правда, не раз в стенах своих неприятелей, но никогда не приветствовала их, не унижалась, не угощала. И теперь она отвечала гордому победителю всей Европы могильною пустотою и мертвым молчанием. У нее не было ни ключей, ни жителей. Остались только те, которые не могли уйти или которым нечего было терять, но и те готовили ему вовсе другую встречу, нежели ту, какой он ожидал.
Французы вступили в Москву… За три месяца тому назад кто из русских вообразил бы себе подобное бедствие!.. Весть эта громовым раскатом раздалась по всей Европе… и никто не воображал, что будет через три месяца! Все почти бежали из Москвы, но известная особа, жившая в этом монастыре, осталась, потому что сильный недуг поверг достойного их пастыря на одр болезни.
Все жители монастыря не хотели его оставить. Даже врач его остался, чтоб ускорить его выздоровление, потом вместе с ним уехать. Итак, Москва была занята французами.
Пустынник с печальною торжественностию объявил об этом Саше, и тот в первую минуту ужаса умолял его уехать, спастись бегством. Но, видя хладнокровную твердость его, сам успокоился и взял меры к своему превращению в монастырского служку. Платье, оружие и бумаги были спрятаны, один только Владимирский крест Саша оставил при себе и не хотел с ним расстаться.
В это время Саша, видимо, уже поправился. Молодость была лучшим его лекарем. Рана быстро заживала, и он весело ходил уже по всему монастырю, приготовляя с дядею оборонительные средства, если бы случилось, что у стен этой обители произойдет какая-нибудь беда.
Теперь же, когда узнали, что враги вступают в Москву и что русская армия без боя отступила, все возможные меры сделались бесполезны.
– Любезный дяденька! не заложить ли ворота монастыря?.. – сказал Саша. – Не найдя входа, французы, может быть, и оставят эту обитель без внимания…
– Нет, друг мой! – отвечал дядя. – Если не заложили ворот Москвы, то наш монастырь не удержит врагов. Да совершится во всем воля божия. Я всякую минуту готов предстать на суд всевышнего. Притом же мы с тобою здесь гости и не имеем права распоряжаться; здешний архипастырь вверил, конечно, безопасность обители мне, как старому воину, но я только в крайности прибегну к сопротивлению. А как всякая минута будет теперь угрожать нам опасностию, то я должен еще сообщить тебе многое.
Тут дядя вынул какой-то сверток бумаги из своего ящика и отдал Саше.
– Вот тебе, друг мой, мое завещание и история всей моей жизни. Если пребывание врагов окончится благополучно, то ты возвратишь мне этот пакет нераспечатанный, потому что он написан только на случай моей смерти… Если же богу угодно будет воззвать меня к лучшей жизни, то ты прочтешь его и отвезешь твоей матери и отцу.
– Отцу! – печально повторил Саша. – Разве у меня есть отец?..
– Когда он прочтет все это, то, вероятно, почувствует всю свою несправедливость…
– Где же я сохраню этот драгоценный залог? Злодеи, которые придут сюда, очень легко могут меня лишить этого сокровища…
– Они могут лишить нас обоих и жизни… Но я о себе и не забочусь. Тебе только приказываю спасаться, если увидишь, что это будут звери, а не люди… Пойдем, покуда еще можно. Я укажу тебе средство к спасению. Возьми с собою и мой сверток.
Пустынник повел его в одну из монастырских церквей, которой древность восходила ко временам Калиты; тут в алтаре был спуск в подвал. Взяв свечи, они спустились вниз. Мрак и сырость препятствовали им различать предметы. Видно было, что давно уже сюда никто не сходил. Под самой лестницею, по которой они спустились из алтаря, находилась другая опускная дверь, которая вела к какому-то подземелью. Там было еще мрачнее и сырее.
– Нам туда идти не нужно, – сказал дядя. – Я недавно проходил по этому подземному ходу и нашел его не заваленным нигде. По преданиям, служил он во время набегов Литвы и крымских татар. Он выходит теперь в сухой колодезь, который за монастырскою стеною; я велел его расчистить. Выход из колодца очень не затруднителен… Вот, следственно, путь, по которому ты можешь скрыться, если обстоятельства того потребуют. Сверток мой положи под самой нижней ступенькою лестницы. Если тебе нужно будет спускаться в подземелье, то стоит только протянуть руку, чтоб достать его. Тут же ты найдешь и бумажник с деньгами на случай бегства. Теперь пойдем назад… Ты все знаешь… Помни мои наставления.
– Я исполню волю вашу в точности, но, признаюсь, не думаю, чтоб мне нужно было бежать и оставить вас…
– Ты не должен оставлять меня, покуда я жив, но если меня убьют, то беги, скройся… и будь счастлив…
– Если б злодеи покусились на жизнь вашу, то я, верно, умру прежде, защищая вас…
– Вот это-то я тебе и запрещаю… Надобно только там бороться, где мы можем победить, но что будут значить твои усилия против бесчисленности врагов? Ничтожное пожертвование жизни, и больше ничего. Нет, друг мой. Если меня убьют, то дай мне слово отомстить за меня не бесполезным паладинством, а стоя под знаменами отчизны православия. Только общие усилия русского народа могут победить этого нового Тамерлана. Будь участником в этом усилии, сражайся в рядах русского воинства, и если оно когда-нибудь успеет отбросить фаланги этих двадесят язык за священные свои границы, то на рубеже освобожденной России ты можешь сказать мне: добрый дядя, ты отомщен! Я буду там в лучшем мире, но и из горных мест услышу твой голос и возрадуюсь о спасении моей родины. Исполнишь ли ты это, мой друг?
– Клянусь! свято исполню!
Во время этого разговора воротились они в комнату Саши. Там из окна видна была вся Москва, из которой по всем направлениям все еще бежали жители, и в то же самое время вступали тогда и летучие отряды неприятелей, посланные по всем дорогам для отыскания русской армии. В монастырскую ограду вошло несколько бежавших московских жителей и спросили у служки: осталась ли тут монашествующая братия или скрылась; им отвечали, что настоятель и все монахи остались. Тогда группа бежавших просила позволения видеть настоятеля. Он немедленно их впустил в свою келью, потому что не мог встать с постели. Посетителями были, по-видимому, люди из купечества и мещанства. Один из них, высокий, широкоплечий и седой старик, подошел под благословение настоятеля и, поцеловав его руку, тихо и торжественно сказал ему:
– Зачем вы, ваше высокопреподобие, остались здесь? Все оставили нашу матушку-Москву. Все покинули родные пепелища свои. Господь прогневался на нас грешных.
– Наш долг, друзья мои, молить господа за вас и за все христиане, – отвечал архипастырь. – Братию мою не мог я уговорить уйти без меня, и мы все остались… Да и что мне могут сделать враги? оружие мое – молитва. Если они убьют меня, то исполнят волю господа, судившего мне пасть за веру и царя…
– Вот потому-то мы и зашли сюда, ваше высокопреподобие! мы знаем вас давно – и знаем, что вы не побоитесь злодеев… Да нам-то жаль стало, что такой богоугодный человек погибнет от поганых рук… Как вы думаете, высокопреподобный отец! не устроить ли нам тут засады? не впустить ли этих нехристей и потом, заперев ворота, вырезать всех? Ведь это было бы, кажись, богоугодное дело…