Два брата
Шрифт:
Явно что-то не так.
Вольфганг сдвинул решетку лифта, шагнул на площадку, и в ту же секунду из квартиры донесся крик Пауля:
— Беги, папа, беги!
Но было поздно.
Вольфганга вмиг скрутили и втащили в квартиру, где он увидел Фриду: оцепенев от страха, она прижимала к себе сыновей.
В квартире еще было с полдюжины мужчин; одни в цивильном, другие в форме, какую Вольфганг видел лишь в кинохронике: устрашающе черный наряд, на фуражках кокарды — череп и скрещенные кости.
Одна
Кулак в кожаной перчатке проткнул эстамп, вдребезги разнеся стекло. Осколки посыпались на пол.
— Любишь этого декадента? — с надменной издевкой спросил эсэсовец.
Декадент? Мозг, даже охваченный паникой, возмутился этаким неслыханным произволом: бандит врывается в чужой дом, срывает со стены и уничтожает картину, а потом еще имеет наглость называть творца декадентом!
— Да, — только и смог ответить Вольфганг. Он прекрасно понимал: нагрянула беда и никакие слова не имеют значения. За ним пришли, вот и все. Почему — никто не знает. За прошлый год он потерял уйму друзей и знал: стоит попасть под прицел этих людей — простись со всякой надеждой…
Другой эсэсовец ухватил драгоценную трубу Вольфганга:
— Играешь негритянскую музыку?
И вновь небрежная издевка. Похоже, и впрямь они считают цивилизованными людьми себя.
— Да… я играл джаз… но сейчас…
Заговорил человек в гражданском. Явно гестаповец, о чем свидетельствовали неизменный габардиновый плащ и хомбург, наводившие ужас на всякого немца, даже самого ярого нациста.
— Мы получили информацию, что ты диверсант. Опасный жидовский диверсант. Пойдешь с нами.
— Опасный? Я музыкант.
— Играешь негритянскую музыку.
— Что в этом опасного?
— Она развращает. Германия оберегает себя от декадентской и прочей скверной культуры. Пошли.
Отчаяние затопило Фриду.
— Послушайте, господин офицер! — взмолилась она. — Здесь какая-то ошибка, он всего лишь бедный музыкант. Совсем безвредный. А я врач, в округе меня знают, многие знакомые арийцы подтвердят, что муж мой человек маленький. Здешний лютеранский пастор скажет, я знаю… Сейчас, я только позвоню ему!
— Иди сам, Штенгель, или мы тебя заставим. — Гестаповец выставил палец. — Вряд ли ты хочешь, чтобы это видели дети.
Вольфганг глянул на родных.
Фрида лихорадочно листала телефонную книжку.
Отто смотрел зверем, готовый убить… Рука его нырнула в карман.
Взгляд Пауля метался с одной черной фигуры на другую — сын пытался хоть что-нибудь придумать.
Чем дольше тянуть, понял Вольфганг,
— Хорошо, я иду, — сказал он. — Ребята, успокойтесь. Ради мамы. Успокойтесь.
— Нет! Заберите меня! — выкрикнул Отто. — Это я диверсант! Ваш стукач говорил про меня! Вот, у меня…
Пауль мгновенно перехватил его руку, готовую вынырнуть из кармана, и толкнул брата себе за спину.
— Стойте! — Он пытался улыбнуться. — Кажется, я понял. Я знаю, в чем дело. Здесь путаница. Ваш информатор имел в виду других Штенгелей! Коммунистов. Они живут… как же там… а, точно! — на Боксхагенерштрассе. Нас вечно путают. Если вы…
Ход был неплох, но лиходеи не слушали. Гестаповец пролаял команду, и две черные фигуры схватили Вольфганга. Фрида вскрикнула и бросилась к мужу, пытаясь вырвать его из лап чужаков.
Возникла сумятица, отчего показалось, будто в комнате стало вдвое больше людей, и Вольфганг исхитрился сунуть жене свой бумажник.
— Держи, там немного денег… для мальчиков, — сказал он и шепотом добавил: — Еще телефон. Спроси Гельмута, расскажи ему…
Эсэсовцы выволокли его из квартиры.
Когда гестаповец, замыкавший процессию, шагнул за порог, Отто вынул нож. Щелкнув, выскочило лезвие и зловеще блеснуло. Ослепленный ненавистью Отто вскинул оружие, изготовился к броску. Пауль вовремя заметил опасность и что есть силы саданул брата плечом. Отто грохнулся на пол, входная дверь захлопнулась.
— Рехнулся? — заорал Пауль. — Совсем спятил? Хочешь, чтобы маму тоже убили?
Отто ожег его бешеным взглядом, потом обмяк и вдруг заплакал. Наверное, его доконало слово «тоже». Значит, отца убьют? Оба понимали: это возможно. Вполне.
Пауль и сам заплакал. Наверное, к мальчикам присоединилась бы и Фрида, но она судорожно рылась в бумажнике.
На площадке лифт лязгнул, застонал и поехал вниз.
Недружелюбный нацист
Берлин, 1934 г.
Около часа Фрида безуспешно названивала по номеру, который нашла в бумажнике.
Пауль и Отто, раздавленные внезапно свалившейся бедой, молча сидели на кушетке. Они прекрасно понимали, что грозит отцу. Нынешний арест сильно отличался от процедуры, узаконенной в других странах. Когда зачитывают права и вызывают адвоката. Когда есть возможность защиты и шанс на оправдание. За полтора года без всякого повода повязали столько народу, что братья Штенгель не строили иллюзий относительно судьбы отца. Вполне возможно, он уже мертв.
— Как с отцом Дагмар. На вокзале, — наконец проговорил Отто. — Вот он стоит, а через секунду его уже нет.