Два брата
Шрифт:
Вот Дагмар села в поезд.
Позже она часто вспоминала уютный вагон. В обитом плюшем купе Дагмар пробыла не больше минуты, но память сохранила все детали. Ночники на столиках. Улыбчивый проводник, показавший ее место. Безопасность и комфорт, радостное предвкушение путешествия в Бремерхафен. Кофе. Журналы. Обед в вагоне-ресторане первого класса.
Дагмар еще даже не присела на диван, когда услышала рассерженный голос отца.
— Что происходит? — на платформе выкрикнул герр Фишер. — Я ничего не сделал!
Однако сделал.
В интервью «Нью-Йорк таймс» он сказал всю правду, но не озаботился тем, чтобы правда эта вышла в свет уже после его отъезда из Германии. Наоборот, свое выступление он полагал прощальным выстрелом.
Еще чуть-чуть, и все бы получилось.
В Берлине было девять утра, когда на столы кабинетов на Вильгельмштрассе легли материалы свежего номера «Нью-Йорк таймс», переданные по телеграфу.
Девять утра в Берлине. Три ночи на Восточном побережье США.
В немецком посольстве кто-то допоздна задержался либо спозаранку явился на службу. А худые вести не лежат на месте.
Если б германский атташе разоспался или семейство взяло билеты на поезд, отходивший раньше, Фишеры успели бы покинуть Берлин, до того как министр пропаганды узнал о проступке герра Фишера. Впрочем, тогда их задержали бы в порту или даже в море. Ведь они были бы на борту немецкого судна.
Йозеф Геббельс часто хвалился, что читает всю зарубежную прессу. Видимо, в то утро он застрял на «Нью-Йорк таймс». Передовица рассказывала, как еврея избили перед входом в собственный знаменитый магазин. Как унизили и оскорбили его жену и несовершеннолетнюю дочь. И вот теперь одна из прославленных немецких семей вынуждена бежать в США, спасаясь от соотечественников, превратившихся в «бандитов».
Такая клевета не могла остаться безответной. О том и говорил фюрер: заграничные евреи поливают грязью Фатерлянд.
Министр и его подручные прекрасно знали, что в статье все правда, но это нисколько не уменьшило их искренний праведный гнев. Они умели все вывернуть наизнанку. Из задиры превратиться в жертву.
И гестапо получило команду на театральный арест.
Позже Исаак Фишер с горечью спрашивал себя, что подтолкнуло его к катастрофической неосмотрительности: искреннее заблуждение или самоубийственное тщеславие?
Гордыня ли разомкнула его уста, прежде чем он спрятался в норку? Ведь в душе он понимал, что рискует. Зачем же рисковал?
На голом полу камеры окровавленный Фишер с переломанными костями пытался утешиться тем, что его несдержанное интервью стало просто удобным предлогом.
В любом случае ему не дали бы уехать.
Но, окутанный тьмой, он понимал, что это неправда. Если б он не вякнул в тот день, который полагал своим последним на родине, — наверняка уехал бы.
Другие-то богатые и знаменитые евреи уезжали. Толпами. Но им хватало ума отбыть тихо.
Он же приговорил себя.
Пауль и Отто смотрели, окаменев от ужаса.
Вот люди в черных плащах и хомбургах, неведомо откуда появившиеся, взяли герра Фишера за плечо.
Вот фрау Фишер вцепилась в мужа и попыталась втащить его в вагон.
Вот герр Фишер яростно замахал на жену — мол, иди в купе — и крикнул высунувшейся из окна Дагмар, чтобы не выходила на платформу.
Вот фрау Фишер покачала головой и жестом позвала дочь.
Вот побелевшая от страха Дагмар, чья недолгая американская греза обернулась немецким кошмаром, вновь вышла на перрон.
Вот гестаповцы скрутили и протащили герра Фишера через билетный турникет. Заметив близнецов, он попытался согнать с лица ужас, чтобы их не пугать.
И сгинул.
На перроне оцепенело стояли его жена и дочь, раздавленные несчастьем.
Рявкнул гудок. Паровоз окутался паром.
— Дагмар! Фрау Фишер! — закричал Пауль. — Садитесь в вагон! Уезжайте!
На него оборачивались. Одни — с нескрываемой враждебностью. Другие — удивленно.
Удивился и Отто. В юношеском эгоизме он возликовал, когда любимая осталась. Но уже в свои тринадцать Пауль соображал лучше.
— Ты знаешь, что будет, — сказал он. — Они всегда карают родственников. Если Даг не уедет сейчас, не уедет вообще.
Вовсе не дурак, Отто понял, что брат прав.
— Езжай, Даг! — вдруг завопил он. — До самой крыши Эмпайр-Стейт-билдинга!
Затрещина оборвала его клич.
— Заткнись, парень! — не стерпел билетный контролер. — Чего разорался у моего турникета? Да еще из-за жидовки.
— Пошел на хер! — окрысился Отто и вновь крикнул: — Дагмар! Уезжай!
Но поезд уже тронулся, а две окутанные паром женские фигуры лишь оцепенело смотрели на свой вагон, проплывший мимо них, потом на следующий и тот, что за ним… Наконец они остались одни на пустой платформе.
Потом мать и дочь побрели назад к турникету. Зеваки глумливо усмехались. Контролер держался надменно и властно, словно железнодорожная форма приобщала его к полицейской акции.
— Проходите, — бессмысленно приказал он. — Ваш поезд ушел, вы опоздали. Шагайте отсюда.
Совершенно растерянная фрау Фишер топталась перед турникетом, слепо глядя перед собой. Дагмар посмотрела на мать и расплакалась.
Пауль принял командование.
— Идемте на стоянку такси. — Он взял фрау Фишер под руку. — Вам нужно домой.
Голос его помог ей очнуться.
— Да, — сказала она. — Спасибо, Пауль, ты прав. Нужно ехать домой.
Пауль повел фрау Фишер к выходу, Отто шел с Дагмар.