Два брата
Шрифт:
После нескольких месяцев жизни в новом городе Егор нахватался петербургских обычаев.
Чтобы не отставать от других, Егор купил маленький паричок «для парада».
Мать ахнула, когда Егор появился перед ней в парике:
– Что ты, Егорушка! Срамота какая! Бабьи космы на голову вздел!
– Нельзя, матушка: царский указ. – И Егор затряс головой, слегка покачиваясь: он вспрыснул с товарищами обнову в австерии. [72]
– Коли царский, так делать нечего, – согласилась Аграфена.
72
Австерия –
Ее, коренную, старозаветную москвичку, в этом новом городе поражало все: улицы, широкие и прямые, дома непривычного вида, вместо заборов – чугунные или деревянные решетки, в садах – подстриженные деревья, точно люди в коротких кафтанах. А кругом вода да болото; в воздухе сырость; в домах сырость так и прет из-под пола, каплет со стен.
Аграфена скучала по родной Москве, но вскоре встретила на рынке знакомую ключницу, потом еще знакомую и еще.
– Аграфенушка, голубушка, и ты здесь?
– Здесь, сударыня.
– Приходи шить!
– Приду.
Белошвейка Аграфена снова пошла работать по домам.
В богатых домах она уже не встречала «благолепных» боярских обычаев, что веками сложились в старой Москве. Хоромы небогаты, людские и двор челядью не набиты. Бояре не в шапках горлатных [73] и не в длинных шубах, с бородами до пояса. Нет: питерские бояре – в коротеньких кафтанчиках, со скоблеными щеками, бегают прытко, куда-то всё поспешают, исполняя царские приказы.
73
Горлатная шапка – высокая меховая шапка.
– Переменилось житье, ох как переменилось! – вздыхала Аграфена.
Летом 1706 года царь Петр выехал в армию и вернулся только поздней осенью.
Уже через несколько дней после возвращения он вызвал к себе Маркова:
– Хочу я тебя, Егор, на новое дело поставить. Ивашка Курёнков, что у тебя на токаря учится, смекалист? Скоро до дела дойдет?
– Не так еще скоро, государь! Грамоте не знает, вот в чем горе. Я ему показываю, да времени-то у меня недостает.
– Ладно! Ты его не бросай, подучивай, хоть по праздникам, что ли, а самому тебе придется на литейный завод идти. Пушки мне, Егор, пуще жизни надобны. Пушки в бою всему делу решение, и не столько в сухопутном, сколько в морском. На море ведь как? Чья артиллерия дальше и метче бьет, того и победа.
– Я бы, ваше величество, вот что осмелился сказать, – нерешительно начал Егор.
– А ну, говори, говори!
– Кораблей у нас строится достаточно, и скампавей, и бригантин, и фрегатов, стало быть пушек на них потребно превеликое число. И на пушки у нас теперь идет чугун, потому что медь дорога, да и мало ее.
– Все сие мне ведомо, – недовольно перебил Петр.
– Так вот, думаю я, государь, как бы пушки делать, чтобы у них потоньше стенки были.
– А вот за это молодец! – Петр с
– А потому затяжеляют, государь, что тонкостенные пушки рвутся, крепости им не хватает из-за плохого литья.
– Я тебя на эту заботу обеими руками благословляю. Ты литейному делу обучишься скоро, а там, может, что-нибудь и свое сделаешь.
– Рад служить вашему царскому величеству!
Завод, на который царь послал Егора, работал день и ночь, дымились и пылали жаром медленно охлаждаемые болванки, визжали подпилки в руках мастеровых.
Егор на ходу учился литейному делу. Все в петровское время учились а ходу.
Правда, эти неумелые работники много и портили, но царь понимал, что мастерство не сваливается с неба.
«Помучишься – научишься», – говаривал он.
Егор по нескольку суток не являлся домой, проводя ночи у плавильных печей, где лишь урывками можно было вздремнуть часок-другой.
Но дело подвигалось очень медленно.
Глава II. Олексий Пивень
По широкой Сальской степи брели двое друзей – Илья Марков и Акинфий Куликов.
Солнце палило безжалостно. Степь изнывала от жары. Воздух колебался прозрачными струйками. Сухие стебли трав хрустели под ногами. При каждом шаге Ильи и Акинфия с земли, как брызги, срывались сотни кобылок. [74] Желто-бурые, серые, коричневые на земле и на иссохших травах, они были неразличимы, но при полете раскрывали красные и малиновые подкрылья и, треща, разлетались по сторонам.
74
Кобылка – народное название кузнечика.
После разгрома астраханского восстания Акинфий Куликов увез Илью на безлюдный остров посреди Волги. Там беглецы приютились в полуразрушенном рыбачьем шалаше.
Страху натерпелись они вдоволь. Вешние воды унесли челнок. Река поднималась все выше, подбиралась к самому шалашу.
Илья только на другой день пришел в сознание. Через дыры в стенах шалаша перед ним мелькала бешено несущаяся вода, и ему казалось, что река подхватывает его.
– Батя, держи меня, держи! – стонал он. – Уносит… уносит!..
Акинфий напрасно пытался привести товарища в чувство. Только через неделю Илье стало легче. Он почувствовал голод. Несколько дней беглецы питались связкой сушеной рыбы, найденной Акинфием в шалаше. Потом вода пошла на убыль. В ямах и колдобинах осталась рыба; Куликов ловил ее рубахой, по целым часам бродя в ледяной воде.
Илья совсем поправился, когда на остров явился хозяин шалаша, старый астраханский рыбак Софрон Мишарин.
Софрон хорошо знал Акинфия и Илью. Теперь беглецы были спокойны за свою судьбу. Дед исправил шалаш, дал Акинфию рыболовные снасти, привозил хлеб, сало, рассказывал городские новости.