Два лика одиночества.

Вегашин Влад

Не положено нам ведать,

Что слепыми творим руками.

Чья вина, что клинки боли

Распороли Любви знамя?

Тот, кто смотрит назад, – помнит,

Тот, кто смотрит вперед, – знает.

Затихли разговоры и перешептывания, смолкли даже говорливые внучки трактирщика – местные служаночки… Молча слушали невозможную, тянущую к небу и очищающую душу мелодию, и с удивлением вслушивались в слова – неужели все и

в самом деле так? Никто из них никогда не задумывался, что есть что-то поважнее поля и домашнего быта, интереснее, чем обсуждение чужой семейной ссоры и гадания на урожай, серьезнее, чем болезнь скотины и подгнивающая из-за чрезмерно обильного дождя недозрелая пшеница… А эта слепая девочка пела им, простым крестьянам и наемникам, воинам и торговцам, земледельцам и ворам, пела о Сути, и они пытались ее понять… И многие вспоминали, что ведь когда-то, еще детьми, они умели летать к звездам и держать в руках пламя, но, повзрослев, разучились – и звезды их погасли за ненадобностью, а огонь затих под порывами жестокого ветра жизни…

Кто обуглен в лучах славы,

Кто прошел все круги Ада,

Никогда не сравнит слабых

С равнодушным тупым стадом.

Сделать душу ручным зверем –

Это вряд ли когда выйдет.

Тот, кто смотрит назад, – верит,

Тот, кто смотрит вперед, – видит.

Если разум виной скован,

Если ладан сердца сушит,

Кто разбудит набат Слова,

Кто раскроет слепым души,

В Храме Истины став стражем,

Кто осилит дуэль с ложью?

Тот, кто смотрит назад, – скажет,

Тот, кто смотрит вперед, – сможет.

^{note 13}

О многом еще пела Арна в тот вечер, и люди слушали ее. Слушали – и пытались понять. А когда смолкла музыка, и Танаа убрала лютню в чехол, на стол, за которым она сидела, полетели монеты. Золотые агины, серебряные секеры и медные кини. Люди подходили, кланялись и молча, лишь взглядом благодарили слепую девушку, которая пусть на мгновение, но вернула их в святой и благословенный мир крылатой мечты.

Около полуночи Арна, поужинав и собрав вещи, вышла из таверны. Улицы деревни давно опустели, дверь трактирщик запер за девушкой. С неба светила полная, похожая на серебряное блюдце, луна и россыпи бриллиантовых звезд, а ночной ветер нес ароматы дальних странствий… Танаа глубоко вдохнула этот ветер, каждого странника зовущий вдаль, за грань, и замерла, кожей впитывая сияние луны…

Прекрасна была эта ночь. Слишком, наверное, прекрасна… Арна запрокинула голову, обратила лицо к небу, полностью сливаясь сутью своей с мерцанием звезд и песнью ветра, – и не заметила приближающиеся к ней со спины тени.

Первый удар пришелся по затылку. Тяжелая палица бесшумно вспорола воздух и швырнула девушку на землю. На миг у Танаа потемнело в глазах, она ободрала щеку, коснувшись твердой, вытоптанной почвы, но уроки в монастыре Дан-ри не прошли даром.

Сгруппировавшись в падении, она перекатилась через голову и вскочила на ноги, выдергивая из петель за спиной посох и перехватывая его двумя руками для ответной атаки…

И рухнула на землю, выпуская оружие и сжимая ладонями виски. Арну скрутил приступ жестокой боли, разрывающей ее на части…

Ее окружало нечто мерзкое до такой степени, что хотелось немедленно умереть, провалиться сквозь землю, вспыхнуть и сгореть – лишь бы не чувствовать ЭТО… Где-то в глубине сознания четко ощущалось неизвестно откуда взявшееся понимание – это всего лишь мысли и чувства тех, кто решил поживиться богатой выручкой девушки-менестреля, но Танаа не могла принять и понять, что разумные бывают и такими… Она не чувствовала сыпавшихся на нее ударов – твари в человеческом облике избивали жертву ногами – и не ощущала боли в сломанных ребрах. Всю физическую боль заглушала боль душевная – Арна не могла принять и поверить, что по земле ходит подобная мразь.

– Кошель бери, кретин!

– Чтоб ее, где она его сныкала?

– Я знаю? Ищи, отродье Ярлигово!

– Слышь, робяты, а мож, эта, ее того?

– Ковыль дело треплет, девка красивая…

Слова долетали как сквозь плотную завесу… Девушка даже не понимала, что с ней собираются сделать.

Кто-то потянулся к завязке штанов, другой нелюдь рванул рубашку, обнажая маленькую девичью грудь… И тут на сознание Арны опустилась кровавая пелена.

Рывок, поворот на земле, захват ногами и резкое движение – ублюдок, первым предложивший изнасиловать девушку и первым же пытавшийся стянуть с нее штаны, упал на землю со сломанной шеей. Плавным движением Танаа перетекла в нижнюю стойку из положения «лежа», ударила ребром ладони – наугад, ориентируясь на хриплое от вожделения дыхание, – и вбила кадык еще одного ублюдка в позвоночник. Прыгнула назад, приняла на скрещенные руки удар палицы, сильно толкнула оружие на его владельца, метя в солнечное сплетение, – тот рухнул, задыхаясь и хрипя. Обернулась к последнему – он уже пытался развернуться и бежать – и вновь прыгнула, сбивая его с ног, ударила растопыренной пятерней в лицо, ослепляя…

Арна очнулась спустя полчаса. Она бежала по дороге – нет, не бежала – неслась, словно бы сам Ярлиг мчался за ней по пятам. Руки девушки были в крови, да что там руки – вся она была перемазана чужой и своей кровью. Перед глазами стояла жуткая картина – пять человеческих тел, изломанных и искалеченных, были брошены прямо на дороге…

Она рухнула на колени. Девушку била дрожь, и в сознании неумолимо билась одна-единственная мысль: «Я убила человека. Лишила жизни, не мною данной, разумного…»

Она вновь пришла в себя где-то в лесу, когда ночь близилась к завершению. Различив невдалеке журчание речушки, Арна добрела до нее и буквально рухнула в холодную воду, остервенело отмывая кровь и грязь.

Выбравшись из ручья, она кое-как перебинтовала переломанные ребра и молча растянулась на траве. Девушка лежала, невидяще глядя в рассветное небо. Мыслей не было. Вообще. Мир рухнул, разлетелся вдребезги и остался россыпью осколков рядом с пятью трупами на дороге…

Стоп. С пятью трупами? Арна четко помнила первого, которому сломала шею, второго, с разбитой гортанью, третьего – ему Танаа резким ударом основания ладони вбила нос в мозг, и четвертого, сломавшего спину при падении. На грани восприятия она помнила и пятого – светловолосого имперца с холодными серыми глазами. Он стоял в стороне, с надменной ухмылкой человека, привыкшего к тому, что ему повинуются, наблюдавшего за избиением. И помнила его, лежащего на спине, с широко открытыми глазами, в которых застыло безмерное удивление.