Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви
Шрифт:
В воскресенье провожать Алонсо в аэропорт Машка не поехала. Заказала ему такси.
– А если я потерянь?
– Не потеряешься, мне в программе покажут, как ты едешь.
– А если я блудун?
– Заблудишься? В аэропорту? Не заблудишься, там везде табло с рейсами.
Алонсо надул губки и краем глаза проскользнул по зеркалу. Поправил волосы и расстегнул верхнюю пуговку на рубашке.
Машка поморщилась. Скорей уже выметайся. Она смотрела вслед такси, увозившего ее несбывшегося Алонсо, и думала, что ее Лос океанос вернулся на исходную. А значит, нужно начинать
– Блудун, бл… – прошептала она со злостью. – Лос сука океанос.
Шерше ля фам – ищите женщину. А как будет «ищите мужчину»? И не по-французски, а по-испански? Не знаете? Ну и ладно.
На Машкином языке женщины в активном поиске любви это будет так: Лос океанос.
Антресоли
– Давай антресоли разберем? – на днях говорит муж.
– Ты? Разберешь? Антресоли?
Ну, думаю, чудеса! Муж в кои-то веки решил выбросить хлам. Старье отправится в мусорные пакеты и на помойку поедет? Да ладно! Включаю Станиславского: не верю.
Дело в том, что мой муж – человек-улитка. Скопидомок. Он категорически не умеет выбрасывать вещи и избавляться от ненужного.
Не умеет, потому что не научили. Даже наоборот: он рос в гордой бедности родительского дома, где каждая вещь, отслужившая свой срок эксплуатации, бережно хранится на всякий случай, а иногда и трогательно реинкарнирует в новый функционал.
Майонезная баночка, например, как кошка с девятью жизнями: может, щедро раздарив свой майонез, стать хранилищем для аджики, затем вазочкой для прорастающей луковицы, потом тайником для саморезов, потом головным убором – цилиндром для пластмассового пупса сестры, потом тихо подремать пару лет на полке с крышками от трехлитровых банок для консервации и наконец гордо умереть на стрельбище в качестве мишени.
Больше 20 лет человека, который потом стал моим мужем, учили складывать целлофановые пакетики на полочку, до изнеможения чинить прохудившееся, а вещи, которым объективно пора на свалку, свозить на дачу.
Дача – это такая отсроченная мусорка, коллекция причудливого хлама, ассорти старья и металлолома. Такой тонкий срежиссированный самообман.
Идя на поводу у утопического «а вдруг пригодится?», человек стремится ничего не выбрасывать, а только перепрятывать. Так что, если кому понадобится велик без колес, треснувшая лейка (ее еще можно заклеить), куртка без «молнии» – welcome к нам.
На соседском дачном участке зарыт огромный остов от бетономешалки. Такая огромная тяжелючая пузатая бочка без дна. Ее можно покрасить в полосатость, засунуть туда Депардье – и будет вылитый Обеликс (или Астерикс?).
Сосед приволок ее со свалки, хотел мешать бетон (на черта?) и планировал восстановить бочку до полноценной бетономешалки (сам?), но за восемь лет руки как-то не дошли, и он похоронил ее в земле, чтоб не украли, а спустя годы продал дачу новым хозяевам.
Так новые хозяева – не поверите! – только порадовались такому «кладу» под землей и вместо проклятий в адрес старьевщика доплатили ему за эту бочку, не засаживают это место саженцами смородины, ждут, когда им самим она пригодится. Это я к тому, что мой муж еще не клиническая улитка. И что клинических как раз вокруг полно. На фоне некоторых мой муж выглядит лайтовым коллекционером раритета.
Я тренирую память сыну и играю с ним в такую игру: показываю картинку с изображением 10–20 разных предметов, а потом отворачиваю ее и прошу сына назвать изображенные предметы по памяти.
Так вот я уверена, что, сыграй я в эту игру с мужем, мол, вспомни, что запихнуто в антресолях или что за тайны хранят недра сарая, муж продул бы всухую.
Психологи говорят, что если ты не пользовался вещью год – значит, она тебе в принципе не нужна. Смело выбрасывай.
Муж кивает, слышит, понимает. Но привычка – вторая натура.
Объективности ради замечу, что я сама та еще свинка Пеппа. Я не перфекционист в вопросах уборки и готовки. Но вот выбросить что-нибудь ненужное – это меня хлебом не корми, это я с радостью.
Иду к мужу со старыми трениками с лампасами. Говорю:
– Миш, тебе нужны эти штаны? Ты в них еще в институте гонял. Выбросить хочу.
– Я в них на даче буду траву косить.
Хлам – это якорь, и нужно не системы хранения в доме совершенствовать, а голову чинить. И если не скидывать прошлое вовремя, можно самому покрыться паутиной среди старых примусов, выживших из ума пейджеров и ржавых чайников.
– На даче 18 пар штанов покорно ждут своей очереди на покос. Даже если ты будешь переодеваться для каждого покоса в новые штаны, все тебе не сносить. И ждет тебя судьба лампасного гопника-модельера с этими покосами.
– Ну мало ли, машину чинить.
– Какую машину чинить? Мы давно подарили наш «ВАЗ-99», и у нас уже давно машина, которую чинить не нужно.
– Ну мало ли зачем.
Мы оба понимаем, что он никогда не наденет больше этих лампас, но выбросить – это выше его сил.
Я одно время тихонечко крысятничала – подворовывала его вещи и, крадучись, пугливо оглядываясь, выносила их на свалку. Но случился прокол: муж встретил у мусорки бомжа Василия в его (мужа) любимом сером свитере с криво заштопанным локтем, и мой обман вскрылся. Был скандал. Муж, тыкая в меня старым, не раскрывающимся больше зонтом, кричал, что самая старая вещь в его арсенале – это я сама и что если он вдруг научится выбрасывать, то первой со свистом навстречу свободе вылечу я. А я сидела, виновато понурясь, и в ужасе вспоминала, что еще успела подарить Василию.
Я люблю мужа. В фундаменте моей любви априори заложено желание принимать в человеке его недостатки и деликатно мириться с ними. При этом муж утрамбован достоинствами под завязку, так что треснутая лейка в сарае – это невысокая цена за счастье.
Я купаю дочку в специальной пластмассовой ванночке, а недавно на дне появилась трещина, и я поставила ее в прихожую, чтобы первый, кто будет выходить из дома, захватил ее и вынес на мусорку. Спустя час я обнаруживаю лопнувшую ванночку в комнате под столом. В ответ на мой недоумевающий взгляд муж поясняет: