Шрифт:
Пролог
294 год Железных Времен, город Аршмир, ночь с тридцать третьего на тридцать четвертый день Звездопадного месяца
Кажется, кто-то из мудрецов Огненных Времен сказал, что веселье дружеского пира, вино и песни гонят прочь смерть?
Мудрец ошибся. Иногда они ее притягивают.
Ночь припала к распахнутым окнам богатого особняка, прозванного в Аршмире Наррабанскими Хоромами. Ночь жадно впивала голоса захмелевших гостей, звон браслетов безумно кружащейся
Гости сидели за широким столом, уставленным яствами, ели, пили, весело смеялись.
Хозяин, бодрый, с весело блестящими глазами, не ел ничего и лишь время от времени подставлял слуге чашу — тот наполнял ее водой из хрустального кувшина. Это странное воздержание не заставляло хозяина унывать. Он шутил, смеялся, приветливо окликал то одного, то другого гостя. Время от времени он оборачивался к сидящей справа от него бледной черноволосой девушке и взглядом заговорщика указывал на кого-нибудь из гостей. Девушка брала лежащую рядом с блюдом навощенную дощечку и быстро наносила на нее острой палочкой несколько штрихов. Хозяин и девушка улыбались, разглядывая рисунок, а затем художница плоским концом палочки стирала начертанное.
Художница, единственная из гостей, пила лишь воду — вероятно, чтобы рука оставалась верной и твердой. Но от изысканных кушаний девушка не отказывалась.
Танцовщица, не прерывая неистовой пляски, в вихре лент и длинных черных кос унеслась прочь из комнаты. Из-за стола поднялись несколько артистов аршмирского театра, что пировали наравне со знатными гостями. Один из актеров, седой и осанистый, произнес, обращаясь к хозяину и умело изображая наррабанский выговор:
— О щедрейший из щедрых! О взысканный богами! Ты не смог быть на вчерашнем представлении новой пьесы — и представление пришло к тебе! Сейчас мои товарищи по сцене прочтут для тебя лучшие монологи из нашего спектакля…
Гости притихли, внимая цветистым стихотворным строкам. Лицо хозяина, круглое и не по-наррабански светлокожее, походило на луну, снисходительно вглядывающуюся в то, что происходит внизу, на земле.
Отзвучала финальная сцена пьесы, улыбающийся хозяин жестом подозвал к себе седого актера и вручил ему для всей труппы кошель серебра.
Актеры под одобрительные возгласы гостей вернулись за стол, а хозяин поднялся на ноги и жестом призвал всех к тишине.
— Последний тост! Где «расплавленное золото»? Где бесценный подарок Хранителя?
Ночь злорадствовала за окном, глядя, как оплывают в фигурных подсвечниках огромные красные свечи, как по углам пляшут недобрые извивающиеся тени, как двое слуг вносят большой, почти с них самих ростом, глиняный кувшин.
— Это вино, — звучно произнес хозяин, — из винограда, собранного в Астахаре в году Белого Быка. Это истинное сокровище, и в Грайан оно было доставлено с бесконечными предосторожностями, словно дитя царственной крови. Оно попало в подвал Хранителя Аршмира и — о чудо! — дождалось здесь меня. Ибо щедрый и благородный Ульфанш Серебряный Корабль из Клана Спрута — да хранят боги и его самого, и его Клан! — решил утешить меня на чужбине и даровать мне глоток солнца моей родины… Да, я знаю, в Аршмир стекаются дары всех стран, но все же я готов поручиться, что из собравшихся в зале еще никто не пробовал этого вина. И нет напитка лучше, чтобы…
Тут хозяин прервал
— Я чуть не солгал вам, друзья мои! Один из тех, кто сейчас находится в этом зале, все же пил это вино. Мой телохранитель, — небрежно указал он на стоящего за своей спиной чернокожего хумсарца, — когда кувшин был доставлен, заявил, что у него дурные предчувствия. И потребовал, чтобы ему дали отведать вина первому. Вот ловкач!
Гости весело загудели, обсуждая хитрость хумсарца.
— Нам не впервой есть из одной посуды, — весело продолжал хозяин. — Он часто пробует мою еду. Преданный слуга! Никогда не боится за себя, но становится редкостным трусом, когда речь идет обо мне. Даже проследил, чтобы открытый им кувшин вновь запечатали… Но, как видите, он жив — так пусть наполнят наши кубки!
По знаку хозяина слуги сорвали восковую печать, сняли крышку с кувшина и разлили вино по кубкам. Только черноволосая художница, покачав головой, налила себе воды из хрустального кувшина, стоявшего на столе рядом с правой рукой хозяина.
А хозяин привычно разбавил вино водой и вновь заговорил:
— Завтра, друзья мои, я тронусь в путь. Дни, что я провел в вашем городе, кружили мне голову, как это вино. И даже болезнь не помешала мне выпить эти хорошие дни, подаренные богами, до капли. До последней капли. Как осушит сейчас свой кубок каждый, кто мне не враг!
Повторять не понадобилось: гости выпили дружно и радостно.
Хозяин тоже поднес было кубок к губам, но тут курчавый, рыжеволосый молодой человек, сидящий слева от него, положил ему руку на локоть и что-то негромко сказал.
Хозяин сделал недовольную гримасу, отчего стал похож на обиженного ребенка:
— Друг мой, хоть на один вечер забудь, что ты лекарь! Да помню я, помню об умеренности! Я, между прочим, не съел ни куска, лишь наслаждался зрелищем чужого аппетита… да под твоим ястребиным взором мне бы и кусок в рот не полез! Но от «расплавленного золота» я не откажусь, даже если меня снова скрутит подагра!
Он поднял глаза — и увидел, что все сотрапезники глядят на него. И что лишь у него в руках полный кубок.
— Отстал, отстал, но догоню вас! — весело воскликнул хозяин. — Итак, я прощаюсь с вами! — И негромко добавил несколько слов на своем родном языке.
В полной тишине наррабанец осушил кубок, со стуком поставил его на стол.
— Я прощаюсь… и…
Голос внезапно сделался вялым, словно хозяин вдруг потерял интерес и к речи, и к пиру, и к гостям.
Тишина расползлась на десятки испуганных шепотков, а резко побледневший хозяин грузно осел на скамью, мешком завалился назад. Упасть ему не дал стоящий позади чернокожий телохранитель: дернулся вперед, подхватил хозяина.
Слева метнулся лекарь. Потрогал Жилу Жизни, заглянул под опустившееся веко:
— Мертв!
Телохранитель левой рукой поддерживал своего господина, но в правой уже блестел клинок: кого?..
— Похоже на яд… — растерянным, упавшим голосом сказал лекарь.
Шепотки превратились в вихрь потрясенных бессвязных криков, из которого вырвались словно две испуганные птицы — горестный женский голос: «Но его же все любили!» и панический мужской вопль: «Мы все пили это вино!..»
Бледная черноволосая художница перевела изумленный взгляд со своего опустевшего кубка на хрустальный кувшин с водой.