Два талисмана

Голотвина Ольга Владимировна

— Куры! — отозвался уязвленный Раушарни. — Прачками вам быть, а не актрисами! Что вы понимаете в искусстве декламации!

— Ну что ты, Раушарни, — пропела Барилла, — ты так страстно призывал возлюбленного, что у тебя под рубашкой женские грудки обрисовались…

— И нам стало страшно за твою невинность, — добавила Джалена.

— Козье стадо! — хмыкнул Раушарни. — Научились вертеть задами и трясти грудями — и уже считают, что им под силу передать тот чувств наплыв, что автор вдохновенный из-под пера волшебного излил…

Наступило короткое молчание.

Мирвик подумал: должно быть, обе женщины лихорадочно ищут подходящие строки из какой-нибудь пьесы, чтобы побить противника его же оружием.

И эту паузу, словно удар клинка, срезали слова Раушарни:

— Лучшая на моей памяти женская роль была сыграна мужчиной.

Обе актрисы разом ахнули.

— Это когда ж такое было? — ревниво и недоверчиво поинтересовалась Барилла.

— То ли шесть, то ли семь лет назад. Вас обеих еще в труппе не было. Мы ставили «Верность Эсталины»…

Мирвик опустил на колени недоштопанную ткань. Раушарни собирался вспомнить что-то интересное, а все, что имело отношение к театру, занимало юношу неимоверно.

— Как вы знаете, в пьесе всего две женские роли: верная служанка властителя замка и коварная предательница. Когда я объявил труппе, что будем ставить «Верность Эсталины», и назвал имена актрис, которые будут играть, все прочее бабьё обиженно распищалось…

— А хорошо бы вновь поставить эту пьесу, — мечтательно прервала рассказ Барилла. — Роль Эсталины как раз по мне: трагическая такая, возвышенная… А на вторую роль… — Она быстро глянула на Джалену, презрительно скривила губки. — Ну, если поискать среди труппы, может, кто-то найдется…

— Не думаю, дорогая, что роль Эсталины — это твоё, — не осталась в долгу ее соперница. — Я читала пьесу. Эсталина, если не ошибаюсь, была совсем молоденькая.

— А ну, цыц, вы, обе! — поспешил Раушарни предотвратить новую вспышку свары. — Так вот, в день премьеры все актрисы труппы, кроме тех двух, ушли из театра. Мол, такая пьеса дурацкая, что глаза бы не глядели… Ну, ушли и ушли, зрителям дело до этого, как до наррабанского урожая кактусов… или что там произрастает, в Наррабане. Хуже другое: верной служанке и подлой предательнице, обеим этим идиоткам, показалось, что я с ними одинаково ласков. Ну, не дуры, а? Если бы я обходился с ними одинаково скверно, они стали бы лучшими подругами. А мое доброе отношение заставило их соперницами злобными сойтись, как сходятся волчицы из-за дичи голодною порой, во Вьюжный месяц…

Мирвик прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Не было секретом, что чем хуже Раушарни обращается с актрисами, тем азартнее они рвутся в его объятия. И старость, бодрая и красивая, ничего в этом не изменила.

— Именно перед спектаклем эти дурищи принялись выяснять отношения. Ободрали друг друга, как рысь обдирает козу. Живого места на них не было! Предательницу кое-как загримировали, хотя пришлось ей играть старуху, мерзкую такую… еще и лучше вышло. А вот Эсталина захромала, на каждом шагу за колено хватается. Как тут играть?

— И впрямь дуры, — кивнула Барилла. — Не могли подождать, пока представление окончится…

— Вот

именно. Где мне было взять другую актрису? Оглядываюсь. Вижу молодого безусого парня — он у нас на мелких ролях пробавлялся. Хватаю его за плечо и ору: «Платье ему!» Что роль знает, в том я не сомневался. Он хоть и был Отребье портовое, а память… всякому бы актеру такую память! Как парень ни отбивался, а выпихнули мы его на сцену. И как же он сыграл! Боги, как же он сыграл! Вам, гусыням, так не суметь, хоть в узел завяжитесь под платьями. А как он вопил в сцене пытки! Я боялся, что зрители ринутся на сцену — отбивать страдалицу у палача…

— Ой, да я же смотрел! — не удержался Мирвик. — Так это был мужчина?! А где он сейчас, этот актер?

Раушарни не успел ответить: из боковой дверцы на сцену выпорхнул человечек весьма примечательной внешности. Невысокий, с блестящей лысиной и овальной, как яйцо, макушкой, он не ходил, а словно приплясывал. С безволосой головой странно контрастировали пышные, кустистые брови, которые, не зная покоя, плясали вверх-вниз. Да и все лицо было удивительно подвижным: человечек то ухмылялся, то напускал на себя почтительный вид, то изображал трепет перед великим и грозным Раушарни, то залихватски подмигивал актрисам.

В руках у человечка были два крыла из обтянутых холстиной реек. По холстине было наклеено множество перьев.

Мирвик уже встречал этого человечка за кулисами и знал, что звали того Бики Жалящее Дерево. Бики был одним из самых ценных людей в театре, хотя ни разу не сыграл ни одной роли. Зато умел многое: шил из крашеной мешковины королевские наряды, воздвигал на сцене дворцы из всего, что подвернется под руку, клеил бумажные короны, мастерил из корявых палок посохи чародеев, лепил из глины морды чудовищ и нацеплял их на туловища из коряг — потом с этими тварями сражались пред очами зрителей бесстрашные воины.

Не таким уж мастером был Бики, не золотые у него были руки, зато и брал он за работу сущие гроши…

— Что ты приволок? — спросил Раушарни, заинтересованно подойдя ближе.

— Ты когда прикажешь подновить декорации? — вместо ответа вопросил Бики. — Купи краски, я сделаю.

— Обойдешься. Мне деньги не корзинами выдают, — отрезал Раушарни. — Так что принес-то?

Мирвик сдержал смешок. Он уже слышал, что великий актер был изрядно скуповат. Хоть и не был он владельцем театра, а лишь распределял деньги, которые выдавал ему Хранитель города, но каждый медяк очень неохотно выпускал из пальцев…

— Вот! — воскликнул Бики, размахивая холщовыми крыльями. — Мы всё гадали, во что королева превратит соперницу. В огромную белую птицу, вот! Джалена, мы наденем эти крылья тебе за плечи, а сверху накинем плащ. Так, в плаще, и будешь с королевой разговаривать. Когда она плеснет тебе в лицо колдовское зелье, ты упадешь, побьешься в судорогах и незаметно расстегнешь плащ. А потом поднимешься и расправишь крылья.

Джалена выронила иглу, вскочила, с ужасом глянула на ткань, усеянную взъерошенными, поломанными серо-белыми перьями: