Два веса, две мерки (Due pesi due misure)
Шрифт:
Я уверен, что найду их.
Но я уверен и в том, что спуститься в раздевалку мне не удастся.
А тогда все пойдет вкривь и вкось.
Репродуктор снова взревел, и весь стадион замолчал.
— Мы не можем объявить состав «Буйни-клуб», так как команда еще не явилась. Предупреждаем зрителей, что если «Буйни» не появится на стадионе спустя четверть часа после выхода на поле команды «Апатиа», то эта последняя будет объявлена выигравшей со счетом два ноль.
Крики, свист и топот возобновились
Солдаты и полицейские агенты бросаются во все стороны. На поле летят бутылки, подушки, книги и люстры.
Поворачиваюсь к лейтенанту Траму.
— Ты твердо решил арестовать игроков «Буйни», едва они выйдут на поле? — спрашиваю.
— Мы их еще раньше арестуем, — отвечает Трам. — У ворот стадиона. Сюда им никак не добраться.
— Большую ответственность на себя берешь, — говорю.
— За меня не волнуйся, я все согласовал с начальником полиции и с властями.
— Игроки ни в чем не виноваты, — говорю. — Это будет огромной твоей промашкой.
— На них падают серьезные подозрения, — отвечает Трам. — Они не явились в Центральное полицейское управление, мы искали их повсюду, вот теперь пусть за все и расплачиваются.
— Вы схватили меня — вам этого мало? — говорит Ого Пальма.
— Это ты убил Капустини? — спрашивает Трам.
— Если дадите моей команде сыграть, можете считать, что я.
Трам вздыхает, глубоко-глубоко.
— Значит, признаешься! — восклицает он.
— Не будь ослом! — говорю я Ого Пальме.
И тут буря аплодисментов и свист заставляют нас вытянуться по стойке «смирно».
Из раздевалки вслед за главным судьей и боковыми судьями выбегают на поле игроки «Апатиа».
Фоторепортеры пятятся назад, становятся на колени, катаются по земле, слепят бегущих вспышками блицев.
Смотрю на рассыпавшихся по полю игроков. Одни прыгают, другие бьют по мячу, третьи делают приседания, четвертые занимаются дыхательной гимнастикой.
Узнаю всех, кого я видел за столом в «Завитушке».
Похоже, они переварили все то гнилье, которым их потчевали вчера вечером. Сейчас лица у всех довольные.
Джимми Короста тоже улыбается и прыгает.
Должно быть, он хорошо отдохнул сегодня ночью на подушке своего тренера.
Еще бы! Слабительное, которое предназначалось ему, выпил я.
Сейчас ровно четверть третьего.
— Скоро сможем уйти, — говорит Трам.
Огреза глядит на меня с немым вопросом: когда же я начну действовать?
Не осмеливаюсь посмотреть ей в глаза.
Перевожу взгляд на поле.
Джимми Короста подпрыгнул, а потом как-то странно задергал ногами.
Друзья, кажется, я все понял и не спускаю с него глаз.
Постепенно его движения становятся все более странными и замедленными.
Он ударяет по мячу
Поднимается, делает пробежку, дробно стучит ногами и опускается на колени.
Потом снова начинает трусить по полю, но так, словно оно усеяно яичной скорлупой.
Прошло всего пять минут.
Вижу лицо Джимми Коросты. Рот его перекосился от боли.
Навстречу ему бежит тренер.
— Идиот! — кричит он. — Что с тобой?
Он всего в нескольких метрах от нашей группы, и я слышу каждое слово.
— Больше не могу, доктор, больше не могу, — стонет Джимми Короста.
Садится на землю и обхватывает ногу обеими руками.
Вижу, что он плачет.
Тренер хватает его под мышки и выволакивает с поля. И все это происходит рядом с нами.
— Вот он, — говорю я Траму, — можешь надеть на него наручники.
— Кто «он»? — недоумевает Трам.
— Убийца, которого ты ищешь, — говорю.
Тренер «Апатиа» вскакивает, подбегает и шипит мне в лицо:
— Чей убийца?
— Капустини, — отвечаю.
Он пытается схватить меня за галстук, но я ударяю его коленом в подбородок, и он валится на траву.
Рывком разрываю наручники, хватаю Джимми Коросту за шею и подтаскиваю к нашей группе.
Поворачиваюсь к Траму.
— Пошли кого-нибудь в раздевалку «Апатиа», — говорю, — там должен быть шотландский рюкзак, а в нем одна бутса. Правая.
Затем оборачиваюсь к Джимми:
— Ну, говори, ты или не ты убил Оралу Капустини?
Он утыкается головой в колени и начинает орошать траву слезами.
Вся группа смотрит на него затаив дыхание.
— Я не хотел, — всхлипывает он, — ей-богу не хотел!
— Лучше снять с него бутсы, — говорю. — А то непонятно, плачет ли он от угрызений совести или потому, что ноги болят.
Один из полицейских снимает с Коросты бутсы, но рыдать он не перестает.
— Говори, да побыстрее, — приказываю, — мы все ждем.
— Вчера утром мы вместе с Оралой отправились к Тилле, — начинает он. — Я уговаривал его сказаться больным, дать мне сыграть на его месте хоть эту встречу. Мне ни разу не удалось сыграть в основном составе… Я…
— Идиот проклятый! — кричит Лука Громини, тренер «Апатиа». Один из полицейских удерживает его, а другой сует в рот бутсу, снятую с ноги Джимми.
— Я его просил, умолял, но он ни в какую, — продолжал Джимми Короста. — И я не выдержал. Выхватил из рюкзака бутсу и запустил ею в голову Оралы. В тот самый момент, когда он открыл дверцу холодильника. И вдруг слышу — возвращается Тилла. Я захлопнул дверцу, а сам спрятался.
Огреза начинает всхлипывать.
— Разве нельзя снять с нее наручники? — говорю. — Как она будет вытирать слезы, если у нее руки скованы?