Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)
Шрифт:
– Керосином делюсь с тем юношей, которого ты видел, - Вячеслав Викторович кивнул в сторону комнаты.
– Будет мне на орехи от моей баронессы. Но ничего не попишешь, придется пережить!
– Он посмотрел на свет обе бутылки.
– Ладно, семь бед - один ответ, - и долил маленькую доверху.
– Пришел попросить полведра угля. А где у меня уголь? Ребенок у него замерзает. Родил, дурак, наследника, нашел время! Жена не работает, кормит и при этом еще болеет, а сам, лопух, только и умеет сочинять стихи, которые нигде не берут. Устроил
Вместо того чтобы отредактировать да сдать, в час по чайной ложке переписывает чужую книгу. А жена с ребенком гибнут.
Он скатал обрывок газеты и заткнул бумажной пробкой отлитый керосин.
Когда они вернулись в комнату, "лопух" сидел на прежнем месте за столом.
– Будем знакомы, - сказал Лопатин, с интересом глядя на этого переписывавшего чужие книжки человека.
– Рубашкин.
– "Лопух" поднялся, чтобы пожать Лопатину руку, и снова сел.
Лопатин принялся хлебать чай, искоса поглядывая на него. Перед ним стоял стакан, значит, Вячеслав напоил его чаем.
"Лопух" был худой беловолосый юноша с длинными, давно не стриженными, прилипшими к худым вискам волосами и в очках, таких толстых, что было сразу понятно, почему он не на фронте.
– Вячеслав Викторович, - с запинкой, словно пересилив себя и в то же время с внутренним вызовом сказал "лопух".
– Я слышал через дверь все, что вы обо мне говорили.
– Ну и шут с тобой, что ты слышал, - сказал Вячеслав Викторович, сердито ходивший по комнате.
– Поделился со своим старым другом тем, что ты лопух. Могу добавить - способный, хотя и - правой рукой за левое ухо! сам все это прекрасно знаешь, что дальше?
– Ничего. Просто хотел, чтобы вы знали, что я все слышал.
– Знаю, что ты принципиальный, мог не напоминать мне. Такой принципиальный, - это Вячеслав Викторович сказал, уже обт ращаясь к Лопатину, - что не способен, спуская последнее барахло на базаре, хотя бы поторговаться из-за него! Идет на толкучку и со своей принципиальностью приносит с базара жене вдвое меньше картошки, чем мог бы. Забирай керосин и иди. Передай привет своей Лиле. Сегодня не могу, а завтра зайду к вам. Ты прямо на киностудию едешь?
– обратился Вячеслав Викторович к допившему чай и поднявшемуся из-за стола Лопатину.
– Нет, сначала к вокзалу, на продпункт.
– Тогда прихвати его с собой. Он там, у вокзала, не доезжая квартал, живет. А то еще разобьет по дороге, растяпа, керосин.
Когда ты вернешься?
– Договорились сегодня до семи работать. Думаю, к восьми буду.
– Тем лучше, - Вячеслав Викторович проводил их обоих в прихожую. "Лопуха" выпустил за дверь, а Лопатина придержал, сказав на ухо: Абсолютно все спустил на толкучке, чтоб семью кормить. Под пальто рубашка. Сил нет на них смотреть. Завтра чего-нибудь соберем им после Нового года. Не все же гости дотла сожрут?
– Может, я когда получу, хлеба отрежу?
– спросил Лопатин.
– Не надо. Я завтра
Сев в машину, "лопух" поставил между колен бутылку с керосином и держал ее двумя руками в грязных белых штопаных шерстяных перчатках, кажется женских.
Лопатин ехал рядом с ним и вспоминал: где он раньше слышал эту фамилию - Рубашкин? И все-таки вспомнил. Слышал ее от Вячеслава до войны, что есть у пего в семинаре такой студент Литературного института - Рубашкин; несколько стихов его напечатали, а первой книжки никак не может издать. Куда ее ни сунешь - всюду по каким-нибудь параметрам не подходит! Значит, это и был тот самый довоенный Рубашкин.
– Сколько вашему ребенку?
– спросил Лопатин.
– Четыре месяца, четыре!
– зло повторил "лопух", словно его не спросили, а ударили.
"Ребенка уже во время войны придумали, умники", - Лопатил сознавал несправедливость своей мысли, но все равно сердился от невозможности помочь. И вдруг подумал: "А что, если можно помочь? Если все-таки можно?"
Ему вспомнились слова режиссера о мешке угля, который он получил как премию от студии, когда кончил картину. "Вот закончу работать над сценарием и попрошу у них там за это два ведра угля. Без объяснения причин. Попрошу, и все!"
– Если можно, остановите здесь, - попросил "лопух".
– Прижмитесь к тротуару, - приказал Лопатин водителю.
"Лопух" вылез и, сказав "до свидания", еще стоял у открытой дверцы машины. Первый не протянул руку, дожидался, чтобы это сделал старший.
"Воспитанный мальчик", - подумал Лопатин, пожимая его ледяную руку, с которой тот поспешно стащил свою штопаную перчатку. Наверно, правда, что не умеет торговаться на толкучке.
И вдруг спросил:
– Это ваш дом?
– Да.
– А какая квартира?
– А зачем вам?
– Спросил - значит, хочу знать.
– Четырнадцатая.
– Ладно, до свидания, - сказал Лопатин и захлопнул дверцу.
Когда, получив все, что полагалось на продпункте, они с опозданием на пятнадцать минут подъехали к студии, водитель сказал, что подполковник велел узнать у Лопатина, до какого часа он будет здесь.
– До семи. А что?
Водитель объяснил, что подполковник хотел заехать сегодня завезти билет на ашхабадский поезд и проститься, потому что сам уезжает сегодня в командировку во Фрунзе.
– Передайте, что до семи наверняка буду, - сказал Лопатин и, вылезая, прихватил с собой вещевой мешок с продуктами.
– А вы оставили бы мешок, товарищ майор. Подполковник сказал, чтоб, если захотите, я отвез на квартиру.
– Спасибо, раз так, - Лопатин бросил мешок обратно в машину.
Работа была в самом разгаре, когда в монтажную вошел Губер.
– Во-первых, билет, - сказал он, поздоровавшись с режиссером и Лопатиным.
– А во-вторых, кажется, будем прощаться?
– сказал Лопатин, засовывая билет в карман гимнастерки.