Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)
Шрифт:
– А сегодня у нас побудете. Есть у нас завод, на котором выпускаем мины для "катюш". Выдал две тысячи шестьсот мин сверх годового плана. Там через час начнется митинг, попросим вас поехать рассказать о Сталинграде. Выступите вы и Герой Советского Союза сержант Турдыев. Он здешний, у него на этом заводе жена и сын работают. Не слышали о нем в Сталинграде?
– Слышал, - сказал Лопатин, вспомнив фамилию разведчикаузбека, считавшегося погибшим.
– Значит, он не погиб?
– Не погиб. Отдыхает здесь после госпиталя. Он по-узбекски расскажет, а вы по-русски. Хоп?
– Турдыев и по-русски неплохо рассказывает, - сказал молчавший до этого Сергей Андреевич.
–
– Он первый герой-узбек, который к нам после госпиталя приехал, мы обедать не пошли, ждали, когда его прямо с поезда сюда привезут. Сидел на вашем месте и рассказывал нам, как в Сталинграде "языков" таскал. Такой же здоровый, похожий на меня. Только с большими усами.
– Юсупов показал, какие усы у этого Турдыева.
– Не только немца - буйвола может на спине притащить. Спрашиваю, как ты, Турдыев, там, во взводе разведки, - один узбек, все остальные русские, как с ними жил? Отвечает: "Хорошо жил. Узбек - узбек поругается, уже война кончится - помнить будет! Русский - узбек поругается, пять минут прошло, говорит: "Юлдаш, закуривай", - уже все забыл!
Русский человек хороший", говорит. Спрашиваю: какая у тебя там работа была, в разведке? Тяжелая? "Очень тяжелая, - говорит.
– Восемьдесят - сто килограмм - очень тяжелая". Я сначала не понял, почему восемьдесят - сто килограмм? Объясняет: "Иногда, бывает, такой тяжелый попадается, волокешь язык - тяжелый язык!"
Юсупов рассмеялся, и, когда он рассмеялся, Лопатин увидел, какие у пего набрякшие подглазья. Забавное воспоминание было всего-навсего минутой отдыха среди бессонной, невпроворот, работы. Его лежавшие на полированном гладком столе большие рабочие руки тоже показались Лопатину в это мгновение усталыми, отдыхающими. И он вспомнил, что этот человек, ставший секретарем ЦК, в молодости был грузчиком на хлопковом заводе и таскал на своей широкой спине шестипудовые мешки. Когда-то начинал жизнь с этого.
– Сегодня утром были ваши товарищи с киностудии, просили лес для постройки декораций. Но мы им столько леса, чтоб Сталинград построить, дать не можем.
– Да этого и не нужно, - сказал Лопатин.
– Только два блиндажа надо построить, чтобы было правдоподобно.
– Вижу, плохой вы дипломат, - улыбнулся Юсупов, - Подводите своих товарищей! Но немного леса все равно дадим, раз обещали... Отсюда послезавтра на Кавказ?
– Да.
– Недавно наша делегация с подарками туда ездила. Там старый наш земляк армией командует.
– Я знаю, Ефимов, - сказал Лопатин.
– Правильно, Ефимов. Откуда знаете?
– В начале войны был у него в Одессе.
– А здесь не бывали?
– Пет.
– Жаль. Его здесь до войны тоже интересно было видеть.
Много лет здесь служил. Каждый наш обычай знал. Мог с красноармейцем на его языке говорить - с узбеком, с киргизом тоже, с туркменом тоже. По-таджикски не говорил, правда, но понимал.
Один раз спросил его: "Иван Петрович, откуда время берете - столько всего понимать?" Ответил мне: "Обязан все понимать по долгу службы". Неправду о себе сказал - не только по долгу службы! Очень умный, очень партийный человек. Не все так хорошо, как он, понимают! Принимал нашу делегацию у себя в армии, спросил у них, как здоровье, как доехали, сначала по-русски, потом по-узбекски. Думаете, этого не знают? Уже в каждом кишлаке знают! Когда посылали подарки, советовались со стариками, что послать. Кишмиш, урюк послали, кисеты женщины сшили из хан-атласа. А Ивану Петровичу несколько дынь послали зимних, хорезмских. Он дыни любит. Поспорили со стариками из-за
Иван Петрович вызвал из частей снайперов и роздал им халаты.
Там, на Кавказе, полушубков нет, а снег есть. Снайперы укоротили халаты и под шинели поддели. Передайте, если увидите, Ивану Петровичу салям! От Усмана Юсупова.
На столе зазвонил телефон, и Юсупов поднял трубку.
– Я. Да, второй день жду, когда перестанете от меня скрываться... сказал он злым голосом и остановился, не захотел продолжать при постороннем.
– Подождите у трубки.
– Положив трубку на стол, Юсупов поднялся и, снова, как при встрече, округло, двумя руками пожал руку Лопатину.
– Жаль, что так быстро уезжаете. Помните, как Маркс говорил про эксплуататоров?
Эксплуататоры находят такие возможности для эксплуатации, которые не подскажет самый изощренный ум, а только бытие! А из нас, оказывается, плохие эксплуататоры. Слишком поздно про вас узнали!
Он сделал несколько шагов, провожая Лопатина, и, улыбнувшись, прижал руку к груди. Но улыбка далась ему с трудом. Он был уже во власти других чувств.
– Поехали на завод, - коротко, даже поспешно сказал Лопатину Сергей Андреевич.
Они пошли через длинный кабинет к дверям, а Юсупов вернулся к телефону. Лопатин невольно оглянулся. Юсупов шел к телефону медленно, по в его мягкой тяжелой походке чувствовалась сдерживаемая ярость. И последние его слова, которые услышал Лопатин, выходя из этого кабинета, начатые таким же, как походка, медленным от ярости голосом, посреди фразы перешли в крик:
– Ожидаете от меня, что соглашусь покрывать ваши безобразия? Побоюсь за свою шкуру? Не побоюсь! Будем судить! Судить будем как дезертира!
– Крут Усман! Но и ноша на плечах тяжелая, - сказал Лопатину Сергей Андреевич, пока они шли по коридору ЦК.
– До войны было нас пять секретарей, а сейчас двенадцать. И на всех работы хватает. За полтора года войны приняли по эвакуации больше миллиона человек. И всем нужна крыша, а новой крыши - ни одной, кроме заводских. Да еще эта зима подгадила, потребовала топлива вдвойне против расчетного. Выдаем уголь только на производстве, по талонам, и в мизерном количестве. А многие гузапаей топят. И ее почти всю сожгли. Знаете, что такое гузапая?
– Стебли хлопчатника, если пе путаю.
– Не путаете. Раньше в городе никто об этом и не подумал бы, а сейчас в снопики вяжут и на базаре торгуют. Да еще дерут за них.
– А вы сами давно здесь?
– спросил Лопатин, когда они вышли на улицу и сели в машину.
– Два года.
Сергей Андреевич вынул платок и, сняв очки, протер их. Без очков его лицо показалось Лопатину совсем молодым.
– Сколько вам лет?
– спросил Лопатин.
– Если не секрет.
– Какие секреты от корреспондентов, тем более военных? Возраст призывной - тридцать. И на действительной был и по ВУСу - числюсь полковым комиссаром запаса. Но здесь у нас не та работа, чтобы с нее отпрашиваться: не хочу эту, хочу другую!
Могут не понять.
– Сказал о себе и своей работе без малейшего оттенка того извиняющегося тона, в который впадают люди, желающие уверить, что они рвутся на фронт - только пусти их!
– Забыл спросить, какая-нибудь помощь от нас до вашего отъезда требуется?
– Да нет, спасибо. Все в порядке. Хотя...
– Лопатин запнулся; было неловко просить о такой вещи секретаря ЦК, но он все-таки попросил: - Если бы можно было достать два-три ведра угля...
– Для ваших хозяев? Вы у кого остановились?