Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)
Шрифт:
Потом вдруг предложил отпуск на месяц.
– Посажу тебя под Москвой, в Архангельском: напишешь нам что-нибудь совсем художественное, чтобы печатать с продолжениями.
Под "совсем художественным" редактор подразумевал что-нибудь с вымыслом, например повесть.
"Совсем художественное" Лопатин писать был не готов и от кабалы такого отпуска скрепя сердце отказался. Вместо этого просто неделю передохнул: до поездки на Западный фронт сидел в редакции и правил чужие материалы.
После своих "художественных" очерков Лопатин стал в глазах редактора
Лопатин провозился над корреспонденцией еще день и утро, но все не мог найти концовки, когда Гурский позвонил ему снова.
– Имей в виду, прибыл с фронта и сп-прашивал п-про тебя.
Сказал ему, что раб-ботаешь над словом, обт-тачиваешь художественные детали. Но д-долыне, чем до вечера, обтачивать не советую! Если какие-нибудь заминки с п-пейзажем, в крайнем случае я впишу. Ты же знаешь: я мастер п-пейзажа. К-какой-нибудь там колко п-похрустывающий снежок или обнаженно беззащитные б-березки, - п-пожалуйста, могу б-бесплатно!
Лопатин привез корреспонденцию поздно вечером.
Редактор встретил его недовольно:
– Что-то ты завозился не по-газетному.
И сразу стал читать за своей конторкой написанное Лопатиным. Прочел до конца, пошевелил губами, прикидывая, как ото влезет в макет номера, и, без колебаний перекрестив красным карандашом полторы страницы, сказал:
– Поставим завтра четырехколонником.
Потом воткнул своим красным карандашом вопрос перед названием "Вторая зима".
– Считаешь, что хорошо назвал?
– Считаю, что хорошо.
– Не соответствует содержанию, - недовольно сказал редактор. Обобщения-то у тебя не получилось!
– Не получилось, - согласился Лопатин.
– Какая же это "Вторая зима"?
– Редактор перечеркнул название "Вторая зима" и поставил вместо него "В одном из полков".
– Вот теперь соответствует. Ожидал от тебя большего. Но в общем, вышел из положения.
Слова "вышел из положения" значили, что редактор и сам понимает трудности, которые стояли перед Лопатиным, но не хочет говорить с ним на эту тему, недоволен чем-то еще, кроме корреспонденции. Чем именно недоволен, выяснилось ровно через минуту, после того как он подписал и отправил материал в типографию.
– Как это понять?
– спросил он, порывшись на столе и сунув Лопатину под нос какую-то бумажку.
– Сам не мог попросить? Решил на меня нажать? Так имей в виду: эта бумажка для меня пустой звук!
– А я ничего не собираюсь просить, - сказал Лопатин.
– И им
объяснил, чтоб не писали, - откажешь.
– А ты за меня не решай, откажу или не откажу. Если для дела надо - не откажу. Только зачем в обход?
Он был не на шутку обижен, и Лопатину пришлось объяснить, как было дело с этой бумагой из Комитета кинематографии. После возвращения из Сталинграда ему прислали сценарий киноновеллы, написанный по одному из его сталинградских очерков. В сценарии было много галиматьи. Тот, кто его сделал, не нюхал фронта, и Лопатин не подписался под этим сочинением.
Тогда председатель комитета предложил, что попросит редактора об отпуске: пусть Лопатин съездит на несколько дней в Ташкент и там, на месте, с режиссером исправит в сценарии все, что нужно.
Лопатин отказался, сказал, что он завтра уезжает на фронт, а когда вернется, все, что сможет, поправит в Москве.
– А они все-таки написали. У них горит с этим боевым киносборником. Так что ты зря раскипятился.
– Ты знаешь, как я к тебе отношусь? Только поэтому, - сказал редактор.
В его устах это было извинением - в той предельной форме, на которую он был способен.
– А раз хорошо относишься, не будь подозрительным.
– А ты меня не учи.
– А я старше тебя, вот и учу.
В глазах редактора на секунду мелькнуло что-то, вдруг заставившее Лопатина вспомнить, как в начале их знакомства на Халхин-Голе после какого-то препирательства редактор поставил его по стойке "смирно". Потом, когда они подружились, он отрицал это и говорил, что не помнит такого случая, но такой случай всетаки был. И, вспомнив этот, все-таки бывший с ним, случай, интендант второго ранга Лопатин улыбнулся, глядя на стоявшего перед ним дивизионного комиссара.
– Чего скалишься?
– Радуюсь, что набрался храбрости - нагрубил старшему по званию.
– Скоро новые звания введут, - сказал редактор.
– Хочешь стать генералом?
– спросил Лопатин.
– Мало интересуюсь, - сказал редактор.
Этому, положим, Лопатин не поверил! Генералом стать редактор хотел.
– А за тебя действительно буду рад, когда присвоят тебе майора вместо интенданта. Интендант - как-то глупо для корреспондента, - сказал редактор.
Спорить не приходилось.
– Как дела там, где ты был?
– спросил Лопатин.
– Дела хорошие, - сказал редактор.
– Танковую группу Гота не только остановили, но и наполовину перемололи. А то, что от нее осталось, еще день-два - и погоним обратно! Выпить по сто грамм не хочешь?
Такое можно было услышать от него раз в год по обещанию.
– Я-то всегда готов, - сказал Лопатин.
– Пойдем.
– Редактор быстро, словно боясь по дороге передумать, пошел впереди Лопатина в другой конец кабинета и открыл дверь в закут, где он наспех два раза в день принимал пищу и спал свои четыре часа в сутки. Пустой чай он пил прямо в кабинете с утра до ночи.
Войдя в закут, редактор сел на койку, потянулся к шкафу, достал оттуда водку, начатую банку с пастеризованными огурцами, два стакана и одну вилку.
– Открой, - скомандовал он Лопатину, сунув ему в руки бутылку.
– Вижу, дело нешуточное, - кивнул Лопатин на огурцы. Он знал, что эти пастеризованные огурчики были единственной гастрономической прихотью равнодушного к еде редактора.
– Неплохо б еще и хлеба, если он есть, конечно.
– Забыл, - виновато сказал редактор и вытащил из шкафа тарелку с несколькими кусками хлеба и маслом.