Двадцать лет одного лета. Дело № 48

Марэ Тим

– Доброе утро, – зайдя в приёмную, бодро и с улыбкой поприветствовал он присутствующих. Помимо Кристины в приёмной прокурора находилась канцелярия, где за не высокой стойкой сидела ещё одна девочка, имя которой Карецкому было не известно.

– Привет! – весело поприветствовала его Кристина, худенькая миниатюрная брюнетка с короткими темно-каштановыми волосами, с весьма завораживающими и очень даже аппетитными формами. Слева над верхней губой маленькой темной точкой красовалась родинка, при взгляде на которую из недр памяти неизменно всплывал образ великой американской актрисы, певицы и модели Мерлин Монро.

– Между прочим, ты меня вчера расстроил…

Она театрально надула губки, и образ американской кинодивы

сменило милое и по-детски наивное личико Евгении Симоновой, на этот раз уже советской актрисы театра и кино. Кристина была такого же не большого роста, с изящной кукольной фигуркой, карими, слегка раскосыми глазами и с едва заметными стрелками в уголках. Такие девушки созданы исключительно для любви и семьи, по крайней мере так Карецкому всегда казалось. На ней были обычные темно-синие джинсы и блузка небесно-голубого цвета, которая гармонировала с её карими глазами и темно-каштановыми прядями волос.

Карецкий сделал вид, что искренне не понимает, о чём она говорит.

– Чем же?

Он наигранно вскинул правую бровь вверх и продолжил:

– Расстраивать красивых девушек вообще не в моих правилах, – сказал он, раскладывая одновременно копии документов в специально отведенные для этого лотки.

– Я вчера приходила в «Рандеву», но тебя там не было. А сам говорил, что ты почти каждый день там зависаешь. Надеюсь, сегодня мы увидимся?

– О, я сожалею об этом, но…

Краем глаза Карецкий заметил, как девушка из-за стойки пристально смотрит на него. Он, в присутствии посторонних, по привычке собрался уже продолжить общение с Кристиной на «Вы», но не стал этого делать. Знакомы они были уже больше года и уже давно перешли на «ты».

– Крис, я же не знал, что ты придёшь. К тому же я вчера дежурил.

Ему внезапно показалось, что Кристина специально затеяла этот разговор в присутствии посторонних. Было видно, что девушка за стойкой внимательно их слушает, а Кристина периодически на неё косилась. Он не желал влезать в их дела и продолжил:

– А вот на счёт сегодня не уверен. Я вчера дежурил и жутко устал, если честно.

По его свежему виду, который был достигнут лишь благодаря контрастному душу и крепкому кофе, он засомневался, что она ему поверит.

– А выглядишь бодро, для дежурившего всю ночь, – подтвердила она его предположения.

– Хорошо, – сказал он, улыбнувшись. – Только ради тебя. Часов в семь или восемь постараюсь там быть.

Она улыбнулась и несколько раз игриво приподняла правую бровь. Карецкий понял, что вечер обещает быть насыщенным.

– Хорошо. Тогда до вечера?

– Да, – ответила она и добавила: – Но, если что-то у тебя изменится, набери мне. Рабочий телефон надеюсь не забыл?

– Помню, конечно, – с улыбкой ответил он.

Карецкий вышел из приёмной и направился к лестнице. Нужно было дождаться Михалыча, а выходить на улицу в дождь очень не хотелось. Но в этот день удача была на его стороне. Едва он собрался уже выйти на улицу, как его окликнул Михалыч, идущий за ним быстрым шагом.

– Ты всё? – спросил он его. Карецкий утвердительно кивнул головой. Нужно было возвращаться. Впереди его ждала очная ставка и самый на сегодня, пожалуй, важный вопрос, что же будет с Прусовым. По пути в контору, Михалыч был молчалив, но перед самым отделом он вдруг сказал, обращаясь к Карецкому:

– Если хочешь хоть как-то сократить ей срок, убирай квалифицирующий признак «незаконное проникновение в жилище», и у тебя автоматом отвалится третья часть.

Совет был дельный, но Карецкому это было и без него известно. Легко сказать, вот только как это сделать? В его голове внезапно родилась одна мысль, но особых надежд на неё он возлагать пока не стал.

«В конце концов», – сказал он себе, – «я действительно в первый раз вижу эту Белинскую и будь что будет». Однако где-то глубоко внутри себя другой голос всячески стал выступать

в поддержку слов Михалыча. Он понимал, что если так не сделает, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Он должен ей помочь во что бы то ни стало. Всей душой он чувствовал ответственность за неё. В подтверждении этим мыслям его мозг вновь нарисовал в его голове грустную и разрывающую сердце картину с обиженным всем и всеми маленьким и беззащитным ребёнком, на защиту которого встать мог только он. Был и ещё один знак с выше, подтверждающий правоту его суждения: при согласовании постановления о возбуждении уголовного дела, у заместителя прокурора этот момент также вызвал сомнения. Видимо, хорошо зная подобную публику, он попросил более тщательно покопаться в данном вопросе. Эта молчаливая поддержка ему сейчас была очень нужна.

Зайдя в свой кабинет, он тут же набрал номер Голощенковой и вызвал её немедленно к себе. Она ответила утвердительно, пообещала приехать через полтора часа. А пока она ехала, он решил провести очную ставку между Полиной и Аношиным.

Само по себе данное следственное действие никогда не вызывало у Карецкого радости. Безусловно проводить очную ставку между двумя людьми ещё куда ни шло, но ведь бывают очные ставки, на которых присутствуют по четверо человек и более: несовершеннолетние обвиняемые со своими законными представителями, педагогами, защитниками и прочие возможные участники уголовного процесса. Представив эту картину, Карецкий с облегчением выдохнул. Сегодня сия чаша его миновала, однако даже после простой версии данного следственного действия, он всегда чувствовал себя измотанным. Очные ставки, проводимые между мужем и женой, отцом и сыном, девушкой и её молодым человеком, и иными близкими между собой людьми, волею судеб оказавшихся по разные стороны баррикад, всегда вызывали у Карецкого самые неприятные чувства. Это были по истине тяжелые для восприятия зрелища, привыкнуть к которым невозможно.

Он записывал поочередно их показания, всеми силами пытаясь не слушать их диалога, игнорировать и пропускать мимо ушей мольбы Полины, адресованные Аношину. Карецкий должен соблюдать нейтралитет и непредвзятость к участникам очной ставки, вынужден лишь наблюдать за ними и молниеносно, со скоростью электронно-вычислительной машины анализировать реакцию участников на тот или иной выпад со стороны оппонента и ни в коем случае не давать волю эмоциям. Это достаточно трудно по началу, но со временем его мозг научился не впускать в себя весь негатив, которым были пропитаны следственные кабинеты. В нужные моменты Карецкому достаточно было лишь включить чёрствость и безразличие к участникам очной ставки, очистить свой разум до полной прозрачности и не занимать ничью сторону. Это помогало.

Аношин вёл себя, как Карецкий и предполагал: он продолжал настаивать на своей непричастности к краже даже несмотря на то, что Полина тихо плакала и неоднократно повторяла: «За что ты так со мной»? Полностью отключив свой мозг и отказавшись от разрывающего его желания вцепиться зубами в горло этого паскудёныша, Карецкий наблюдал за агонией Полины, которая понемногу начинала затихать, мирясь со своим положением и неотвратимостью суда. В очередной раз он убедился в своей правоте, а точнее подтвердил своё маленькое открытие, сделанное им некоторое время назад. За те несколько минут, которые он как бы невзначай давал участникам очной ставки для свободного общения между собой, он слышал такое, чего они никогда бы не сказали друг другу при обычных обстоятельствах. Он узнавал о них и об их отношениях гораздо больше и за гораздо меньший промежуток времени, чем если бы он с ними общался поочередно с глазу на глаз. Многое становилось понятно: кто у них в семье главный, кто к кому и как относится, есть ли уважение друг к другу и прочее. Когда их диалог стих и им больше нечего было сказать друг другу, Карецкий задал вопрос Полине, естественно под протокол: