Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
Увидев сопровождавшего кюре шевалье, он слегка вздрогнул и посмотрел на него с удивлением.
Кюре и коадъютор прикоснулись к кропилу концами пальцев и перекрестились; коадъютор бросил серебряную монету в шляпу нищего, лежавшую на земле.
— Майяр, — сказал кюре, — мы пришли с этим господином, чтобы поговорить с вами.
— Со мной? — произнес нищий. — Слишком много чести для бедняка, подающего святую воду.
В голосе нищего слышалась ирония, которой он не мог скрыть и которая удивила коадъютора.
— Да, — продолжал кюре, видимо привыкший к такому тону, — да, нам хотелось узнать, что вы думаете о сегодняшних событиях и что вы слышали о них от входивших и выходивших из церкви.
Нищий покачал головой:
— События очень печальные, господин кюре, и, как всегда, они падут на голову бедного народа. Что же касается разговоров, то все выражают неудовольствие, все жалуются; но сказать «все» — значит, в сущности, сказать «никто».
— Объяснитесь, мой друг, — сказал Гонди.
— Я хочу сказать, что все эти жалобы, проклятия могут вызвать только бурю и молнии, но гром не грянет, пока не найдется предводитель, который бы направил его.
— Друг мой, — сказал Гонди, — вы мне кажетесь человеком очень сметливым; не возьметесь ли вы принять участие в маленькой гражданской войне, если она вдруг разразится, и не окажете ли вы помощь такому предводителю, если он сыщется, вашей личной властью и влиянием, которые вы приобрели над своими товарищами?
— Да, сударь, но только с тем условием, что эта война будет одобрена церковью и, следовательно, приведет меня к цели, которой я добиваюсь, то есть к отпущению грехов.
— Эту войну церковь не только одобряет, но и будет руководить ею. Что же касается отпущения грехов, то у нас есть парижский архиепископ, имеющий большие полномочия от римской курии, есть даже коадъютор, наделенный правом давать полную индульгенцию; мы вас ему представим.
— Не забудьте, Майяр, — сказал кюре, — что это я рекомендовал вас господину, который очень могуществен и которому я в некотором роде за вас поручился.
— Я знаю, господин кюре, — отвечал нищий, — что вы всегда были добры ко мне; поэтому я приложу все старания, чтобы услужить вам.
— Вы думаете, что ваша власть над товарищами действительно так велика, как сказал мне господин кюре?
— Я думаю, что они питают ко мне известное уважение, — сказал нищий не без гордости, — и что они не только сделают все, что я им прикажу, но и последуют за мной всюду.
— И вы можете поручиться мне за пятьдесят человек, ничем не занятых, горячих и с такими мощными глотками, что когда они начнут орать: «Долой Мазарини!», стены Пале-Рояля падут, как пали некогда стены Иерихона?
— Я думаю, — сказал нищий, — что мне можно поручить дело потруднее и посерьезнее этого.
— А, — произнес Гонди, — значит, вы беретесь устроить за одну ночь десяток баррикад?
— Я берусь устроить пятьдесят и защищать их, если нужно будет.
— Черт возьми! — воскликнул Гонди. — Вы говорите с уверенностью, которая меня радует, и так как господин кюре мне ручается за вас…
— Да, ручаюсь, — подтвердил кюре.
— В этом мешке пятьсот пистолей золотом; распоряжайтесь ими по своему усмотрению, а мне скажите, где вас можно встретить сегодня в десять часов вечера.
— Для этого надо выбрать какой-нибудь возвышенный пункт, чтобы сигнал, данный с него, увидели бы во всех кварталах Парижа.
— Хотите, я предупрежу викария церкви Святого Иакова? Он проведет вас в одну из комнат башни, — предложил кюре.
— Отлично, — сказал нищий.
— Итак, — произнес коадъютор, — сегодня в десять часов вечера, и, если я останусь вами доволен, вы получите второй мешок с пятьюстами пистолей.
Глаза нищего засверкали от жадности, которую он постарался скрыть.
— Сегодня вечером, сударь, — отвечал он, — все будет готово.
Он отнес свой стул в церковь, поставил рядом с ним ведро, положил кропило, окропил себя святой водой из каменной чаши, словно не доверяя той, что была у него в ведре, и вышел из церкви.
Глава 2
Башня Святого Иакова
До шести часов коадъютор побывал везде, где ему надо было, и возвратился в архиепископский дворец.
Ровно в шесть ему доложили о кюре прихода Сен-Мерри.
— Просите, — сказал коадъютор.
Вошел кюре в сопровождении Планше.
— Монсеньор, — сказал кюре, — вот тот, о ком я имел честь говорить вам.
Планше поклонился с видом человека, привыкшего бывать в хороших домах.
— Вы хотите послужить делу народа? — спросил его Гонди.
— О, конечно, — отвечал Планше, — я фрондер в душе. Монсеньор не знает, что я уже приговорен к повешению.
— За что?
— Я отбил у слуг Мазарини одного знатного господина, которого они везли обратно в Бастилию, где он просидел уже пять лет.
— Как его зовут?
— Монсеньор хорошо знает его: это граф Рошфор.
— Ах, в самом деле, — сказал коадъютор, — я слышал об этой истории. Мне говорили, что вы взбунтовали целый квартал.
— Да, почти что так, — самодовольно произнес Планше.
— Ваше занятие?
— Кондитер с улицы Менял.
— Объясните мне, как, при таком мирном занятии, у вас возникли такие воинственные наклонности?
— А почему вы, монсеньор, будучи духовным лицом, принимаете меня со шпагой на бедре и шпорами на сапогах?