Двадцать лет спустя (изд. 1957г.)
Шрифт:
— Да, конечно, — ответил д'Артаньян. — А разве вы не едете туда же?
— Если я попаду в Париж, то очень рад буду с вами увидеться, — слегка покраснев, ответил Атос.
— Эй, Планше! — крикнул д'Артаньян в дверь. — Через десять минут мы уезжаем. Задай овса лошадям.
И, обернувшись к Атосу, прибавил:
— Мне все кажется, будто мне чего то не хватает, и я очень жалею, что уезжаю от вас, не повидавшись с добрым Гримо.
— Гримо? — сказал Атос. — Действительно, я тоже удивляюсь, отчего вы о нем не спрашиваете. Я уступил его одному из моих друзей.
— Который понимает его знаки? — спросил д'Артаньян.
— Надеюсь, — ответил Атос.
Друзья сердечно обнялись. Д'Артаньян пожал руку Раулю, взял обещание с Атоса, что тот зайдет к нему, если будет в Париже, или напишет, если не поедет туда, и вскочил на лошадь. Планше, исправный, как всегда, был уже в седле.
— Не хотите ли проехаться со мной? — смеясь, спросил Рауля Д'Артаньян. — Я еду через Блуа.
Рауль взглянул на Атоса; тот удержал его едва заметным движением головы.
— Нет, сударь, — ответил молодой человек, — я останусь с графом.
— В таком случае прощайте, друзья мои, — сказал д'Артаньян, в последний раз пожимая им руки. Да хранит вас бог, как говаривали мы, расставаясь в старину при покойном кардинале.
Атос махнул рукой на прощание, Рауль поклонился, и Д'Артаньян с Планше уехали.
Граф следил за ними глазами, опершись на плечо юноши, который был почти одного с ним роста. Но едва Д'Артаньян исчез за стеной, он сказал:
— Рауль, сегодня вечером мы едем в Париж.
— Как! — воскликнул молодой человек, бледнея.
— Вы можете съездить попрощаться с госпожой де Сен-Реми и передать ей мой прощальный привет. Я буду ждать вас обратно к семи часам.
Со смешанным выражением грусти и благодарности на лице молодой человек поклонился и пошел седлать лошадь.
А Д'Артаньян, едва скрывшись из поля их зрения, вытащил из кармана письмо и перечел его:
«Возвращайтесь немедленно в Париж.
— Сухое письмо, — проворчал Д'Артаньян, — и не будь приписки, я, может быть, не понял бы его; но, к счастью, приписка есть.
И он прочел приписку, примирившую его с сухостью письма:
«Р.S. Поезжайте к королевскому казначею в Блуа, назовите ему вашу фамилию и покажите это письмо: вы получите двести пистолей».
— Решительно, такая проза мне нравится, — сказал Д'Артаньян. — Кардинал пишет лучше, чем я думал. Едем, Планше, сделаем визит королевскому казначею и затем поскачем дальше.
— В Париж, сударь?
— В Париж.
И оба поехали самой крупной рысью, на какую только были способны их лошади.
XVIII
ГЕРЦОГ ДЕ БОФОР
Вот что случилось, и вот каковы были причины, потребовавшие возвращения д'Артаньяна в Париж.
Однажды вечером Мазарини, по обыкновению, пошел к королеве, когда все уже удалились от нее, и, проходя мимо караульной комнаты, из которой дверь выходила в одну из его приемных, услыхал громкий разговор. Желая узнать, о чем говорят солдаты, он, по своей привычке, подкрался к двери, приоткрыл ее и просунул голову в щель.
Между караульными шел спор.
— А я вам скажу, — говорил один из них, — что если Куазель предсказал, то, значит, дело такое же верное, как если б оно уже сбылось. Я сам его не знаю, но слышал, что он не только звездочет, но и колдун.
— Черт возьми, если ты его приятель, так будь поосторожнее! Ты оказываешь ему плохую услугу.
— Почему?
— Да потому, что его могут притянуть к суду.
— Вот еще! Теперь колдунов не сжигают!
— Так-то оно так, по мне сдается, что еще очень недавно покойный кардинал приказал сжечь Урбен Грандье. [19] Уж я-то знаю об этом: сам стоял на часах у костра и видел, как его жарили.
19
Урбан Грандье— священник, обвиненный в колдовстве и соженный в 1634 г.
— Эх, милый мой! Урбен Грандье был не колдун, а ученый, — это совсем другое дело. Урбен Грандье будущего не предсказывал. Он знал прошлое, а это иной раз бывает гораздо хуже.
Мазарини одобрительно кивнул головой; однако, желая узнать, что это за предсказание, о котором шел спор, он не двинулся с места.
— Я не спорю: может быть, Куазель и колдун, — возразил другой караульный, — но я говорю тебе, что если он оглашает наперед свои предсказания, они могут и не сбыться.
— Почему?
— Очень попятно. Ведь если мы станем биться на шпагах и я тебе скажу:
«Я сделаю прямой выпад», ты, понятно, парируешь его. Так и тут. Если Куазель говорит так громко и до ушей кардинала дойдет, что «к такому-то дню такой-то узник сбежит», кардинал, очевидно, примет меры, и узник не сбежит.
— Полноте, — заговорил солдат, казалось, дремавший на скамье, но, несмотря на одолевающую его дремоту, но пропустивший ни слова из всего разговора. — От судьбы не уйдешь. Если герцогу де Бофору суждено удрать, герцог де Бофор удерет, и никакие меры кардинала тут по помогут.
Мазарини вздрогнул. Он был итальянец и, значит, суеверен; он поспешно вошел к гвардейцам, которые при его появлении прервали свой разговор.
— О чем вы толкуете, господа? — спросил он ласково. — Кажется, о том, что герцог де Бофор убежал?
— О нет, монсеньер, — заговорил солдат-скептик. — Сейчас он и не помышляет об этом. Говорят только, что ему суждено сбежать.
— А кто это говорит?
— Ну-ка, расскажите еще раз вашу историю, Сен-Лоран, — обратился солдат к рассказчику.