Двадцать лет спустя
Шрифт:
Граф де Гиш рассказал принцу все, что они видели из окон гостиницы в Мазенгарбе.
Тем временем Рауль с любопытством смотрел на молодого полководца, столь прославившегося уже битвами при Рокруа, Фрейбурге и Нортлингене.
Людовик Бурбонский, принц Конде, которого после смерти его отца, Генриха Бурбонского, называли для краткости и по обычаю того времени просто «господином принцем», был молодой человек лет двадцати шести или семи, с орлиным взором (agl'occhi grifani, как говорит Данте), крючковатым носом и длинными пышными волосами в локонах; он был среднего роста, но хорошо сложен и обладал всеми качествами великого воина, то есть быстротою взгляда, решительностью и баснословной отвагой. Это, впрочем, не мешало ему быть в то же время человеком очень элегантным и остроумным, так что, кроме революции, произведенной в военном деле его новыми взглядами, он произвел также революцию в Париже среди придворной молодежи, естественным вождем которой был и которую, в противоположность щеголям старого двора, бравшим себе за образцы Бассомпьера, Беллегарда и герцога Ангулемского называли «петиметрами».
Выслушав первые слова графа де Гиша и заметив, откуда донесся выстрел, принц понял все. Неприятель, очевидно, перешел Лис у Сен-Венапа и шел на Ланс, без сомнения намереваясь овладеть этим городом и отрезать французскую армию от Франции. Пушки, грохот которых доносился до них, временами покрывая другие выстрелы, были орудиями крупного калибра, отвечавшими на выстрелы испанцев и лотарингцев.
Но как велики были силы неприятеля? Был ли это один только корпус, имевший целью отвлечь на себя французские войска, или вся армия?
Таков был последний вопрос принца, на который де Гиш не мог ответить.
Между тем этот вопрос был весьма существен, и на него именно принц более всего желал получить точный, определенный и ясный ответ.
Тогда Рауль, преодолев естественную робость, невольно охватившую его в присутствии принца, решился выступить вперед.
— Не позволите ли мне, монсеньер, сказать по этому поводу несколько слов, которые, может быть, выведут вас из затруднения? — спросил он.
Принц обернулся к нему и одним взглядом окинул его с ног до головы; он улыбнулся, увидев перед собой пятнадцатилетнего мальчика.
— Конечно, сударь, говорите, — сказал он, стараясь смягчить свой резкий и отрывистый голос, точно он обращался к женщине.
— Монсеньер мог бы расспросить пленного испанца, — ответил Рауль, покраснев.
— Вы захватили испанца? — вскричал принц.
— Да, монсеньер.
— В самом деле, — произнес де Гиш, — я и забыл про него.
— Это вполне понятно, граф, ведь вы и захватили его в плен, — произнес Рауль, улыбаясь.
При этих лестных для его сына словах старый маршал оглянулся на виконта с благодарностью, между тем как принц воскликнул:
— Молодой человек прав, пусть приведут пленного!
Затем он отвел де Гиша в сторону и расспросил, каким образом был захвачен испанец, а также — кто этот молодой человек.
— Виконт, — сказал он, обращаясь к Раулю, — оказывается, у вас есть письмо ко мне от моей сестры, герцогини де Лонгвиль, но я вижу, что вы предпочли зарекомендовать себя сами, дав мне хороший совет.
— Монсеньер, — ответил Рауль, снова краснея, — я не хотел прерывать важного разговора вашего высочества с графом. Вот письмо.
— Хорошо, — сказал принц, — вы отдадите мне его после. Пленный здесь; займемся наиболее спешным.
Действительно, привели пленного. Это был один из водившихся еще в то время наемников, которые продавали свою кровь всем, желавшим ее купить, и вся жизнь которых проходила в плутовстве и грабежах. С того момента, как он был взят в плен, он не произнес ни одного слова, так что захватившие его даже не знали, к какой нации он принадлежит.
Принц посмотрел на него с чрезвычайным недоверием.
— Какой ты нации? — спросил он.
Пленный произнес несколько слов на иностранном языке.
— Ага! Он, кажется, испанец. Говорите вы по-испански, Граммон?
— По правде сказать, монсеньер, очень плохо.
— А я совсем не говорю, — со смехом сказал принц. — Господа, — прибавил он, обращаясь к окружающим, — не найдется ли между вами кто-нибудь, кто говорил бы по-испански и согласился быть переводчиком?
— Я, монсеньер, — ответил Рауль.
— А, вы говорите по-испански?
— Я думаю, достаточно для того, чтобы исполнить приказание вашего высочества в настоящем случае.
Все это время пленный стоял с самым равнодушным и невозмутимым видом, словно вовсе не понимал, о чем идет речь.
— Монсеньер спрашивает вас, какой вы нации, — произнес молодой человек на чистейшем кастильском наречии.
— Ich bin ein Deutscher [17] , — отвечал пленный.
— Что он бормочет? — воскликнул принц. — Что это еще за новая тарабарщина?
17
Я немец (нем.).
— Он говорит, что он немец, монсеньер, — отвечал Рауль. — Но я в этом сомневаюсь, так как акцент у него плохой и произношение неправильное.
— Значит, вы говорите и по-немецки? — спросил принц.
— Да, монсеньер, — отвечал Рауль.
— Достаточно, чтобы допросить его на этом языке?
— Да, монсеньер.
— Допросите его в таком случае.
Рауль начал допрос, который только подтвердил его предположение.
Пленный не понимал или делал вид, что не понимает вопросов Рауля, а Рауль тоже плохо понимал его ответы, представлявшие какую-то смесь фламандского и эльзасского наречий. Тем не менее, несмотря на все усилия пленного увернуться от настоящего допроса, Рауль понял наконец по его произношению, к какой нации он принадлежит.
— Non siete spagnuolo, — сказал он, — non siete tedesco, siete italiano [18] .
Пленный вздрогнул и закусил губу.
— Ага, это и я понимаю отлично, — сказал принц Конде, — и раз он итальянец, то я буду продолжать допрос сам. Благодарю вас, виконт, — продолжал он, смеясь, — отныне я назначаю вас своим переводчиком.
Но пленник был так же мало расположен отвечать на итальянском языке, как и на других. Он хотел одного — увернуться от вопросов и потому делал вид, что не знает ничего: ни численности неприятеля, ни имени командующего, ни направления, в котором движется армия.
18
Вы не испанец и не немец, а итальянец (итал.).