Двадцать ноябрей

Стрелинская Мариэль

–Сто лет здесь не ездила.

Вышла, огляделась и присвистнула. Что за хрень? Ограда какая-то. Кладбище? Страсть господня, этого еще не хватало…

И тут рассмеялась в голос, шмякнула рукой по капоту. Твою ж мать, только я умею так: срезать поле, чтобы припереться на кладбище! За десять минут до полного локдауна. В километре от дома.

–Чтоб тебя! – каркнула я в темное небо. Небо не ответило мне.

Хорошо все же иметь чувство юмора, помогает остаться в трезвом рассудке. Особенно когда весь остальной

мир сходит с ума. Это ж надо! Мои дети прямо сейчас – со слепой старой прабабкой в затхлой хате. А я – здесь, в глухой ночи. На кладбище.

Ну нет уж, меня мертвяками не возьмешь! Вспомнила, как в детстве обдурила Дуню. Ее привезли к нам в город, и меня, малую, оставили с ней на целый день, пока взрослые ушли на работу. В этот день во дворе были похороны. Сначала завыла труба, затем завыл человек. Я до этого не видела похорон, поэтому как намагниченная влезла на подоконник поглазеть.

Невообразимо красивая процессия ползла под окнами. Салатовые и бордовые цветы на венках, черные люди, белое спокойно лицо покойника – приклеили меня к окну. Не услышав шагов позади, внезапно оглянулась я, почуяв горячий прицел слепых глазниц на своей спине. Дуня стояла позади меня в двух шагах, вытянув руки вперед.

–Ты здесь?

Молчу.

– Ты здесь, эй?! – рычит она.

И вдруг шипит коброй:

– Не вздумай смотреть на лицо покойника. Дурная примета! Слышишь? Отведи глаза!

Глаза мои тут же сами приклеились к фарфоровому лицу на фоне черных людей и бордовых цветов. Какой же он красивый.

А она щупает подоконник. Я скольжу медленно от ее щупалец, пока подоконник весь не кончается. В этот момент старуха втягивает ноздрями воздух, затем резко, слишком резко для восьмидесятилетней, разворачивается и расставив щупальца идёт к двери.

– Нельзя смотреть в лицо покойнику.

К безумию это.

Дурацкая из тебя пророчица, Дуня. Это ты, видать, сошла с ума от горя. Я же свой ясный ум могу на аукционе выставлять. Как яйцо Фаберже. Хочешь померяться?

Дважды два четыре, пятью два десять, трижды семь двадцать один. Сейчас моим детям шесть и одиннадцать, мне – сорок пять. Когда мне было восемь, тебе было восемьдесят три. Значит ты… – я задумалась, – на семьдесят пять лет меня старше!

– Вот тебе! – я победно высовываю язык в сторону кладбища.– Сорок пять плюс семьдесят пять – это …

Это…это сколько?

И чувствую, как от затылка до копчика ползет длинная ледяная капля. Как в детстве, в темной хате.

Бросаюсь к машине, поворачиваю ключ и рву с места. Проклятое поле никак не заканчивается. Я кружу и кружу по нему, как заведенная мартышка. Проехала вдоль и поперек, по диагонали и обратно. Но выезд на трассу исчез. Вот сука! Бью ладонью по клаксону.

Время локдауна давно настало.

Но мне плевать на него.

И на людей

с автоматами.

Я пытаюсь вспомнить только одно.

С кем же и где

я оставила своих детей??

Глаз-алмаз

– К операции все готово, мистер Дарми. У вас двадцать минут.

Крейг кивнул. Медсестра Джин вышла и закрыла дверь.

Он подошел к зеркалу, заглянул в свои уставшие с красными прожилками глаза. Взял с полки "Офтальмол" и закапал. Затем подошел к столу, раздвинул до конца шторы. За окном рекой струился вечерний город. Закатное солнце отражалось в витринах и плясало по крышам разноцветных машин.

А на душе застыл камень. И даже застывший, все равно свербил и ерзал. Неделю назад, на посиделках в кругу семьи в честь дня рождения Эмили, все сильно поругались. И, кажется, из-за него. Так часто бывает в их семье, собираются радостно отметить что-то, а по факту расходятся порядком обиженные друг на друга. В тот раз он, сгоряча, (хоть и обещал самому себе на пороге – стиснуть зубы и молчать) много наговорил Эмили лишнего. Самое тяжелое, что Эмили как раз почти не обиделась. А вот мама…сильно расстроилась. Надо исправлять. Невозможно идти туда с таким чувством.

Крейг взял со стола сотовый и набрал номер.

– Алло?

– Мам. Это я.

– Сын? Привет…Как ты?

– Боялся, что ты спишь.

– Смотрю сериал… Кажется уже второй сезон, но не могу понять пока, кто же там главный герой…

Крейг подошел к самому стеклу, прижался к нему носом и стал рассматривать свое отражение. Сдвинутые брови, глубокие складки возле рта. Когда-то вполне пухлые губы, кажутся теперь совсем тонкими.

– Да просто хотел поболтать, мам…Как-то смутно на душе.

– Давай болтать.. Как в детстве, перед сном, помнишь?

– Помню…Мам, а ты помнишь тот день, когда тетя Полли выходила замуж?

– Ох ты ж куда копнул!…Хороший был день. Такой не грех вспомнить…

– Ты серьезно?

– Конечно! Он был прекрасен хотя бы тем, что мне в нем тридцать лет.

– А мне шесть..

– На мне было любимое кремовое платье с ажурным поясом… Такое легкое и короткое…Твой отец чуть не вмазал синьору Роберто, за его прилипший к моим коленкам взгляд…

Крейг улыбнулся. В зеркале окна перед ним проплыла маленькая церковь, с большими пыльными окнами. В окна, как и сейчас, стучался закат. И пастор, сгорая от жары и своей еще неопытности, путался в словах. В церковь набилась целая толпа родственников и зевак, так обычно бывает в маленьком городке. Сама церемония мало кого волновала. Все ждали роскошный обед после нее. Его готовил сам Роберто, шеф-повар из единственного ресторана "Роберто".

– Ты что же, тоже до сих пор вспоминаешь, как я вопил на всю церковь?