Двадцать тысяч лье под водой (без указания переводчика)
Шрифт:
Внезапно раздался скрип быстро отодвигаемых засовов. Одна из плит поднялась, показался человек; он как-то странно крикнул и тотчас исчез.
Несколько минут спустя появились восемь сильных человек с закрытыми вуалью лицами; они тихо к нам подошли и увлекли нас вовнутрь своей страшной машины.
Глава VIII
«MOBILIS IN MOBILE»
Это насилие было исполнено с быстротою молнии. Я и мои компаньоны не имели времени опомниться. Я не знаю, какое чувство они испытывали, будучи заключены в эту плавучую крепость, но что касается меня лично, то холод и дрожь пробежали по всему моему телу. С кем мы имеем дело? Вне сомнения, с пиратами новой формации, эксплуатирующими море на особый манер.
Едва задвинулась надо мной узкая дверь, как я очутился в полном мраке. Я чувствовал под своими голыми ногами ступени железной лестницы. Нед Ленд и Консель, так же грубо захваченные, следовали за мной. В конце лестницы отворилась дверь и моментально над нами с металлическим звуком затворилась.
Мы остались одни. Где? Я не только не мог сказать, но даже угадать. Вокруг нас было темно, и настолько, что глаза мои после нескольких минут уже не в состоянии были уловить тех неопределенных лучей слабого света, которые проявляются в самые темные ночи.
Между тем Нед Ленд, придя в ярость от подобного обхождения, дал волю своему негодованию.
— Тысяча чертей, — кричал он, — вот люди, которым не мешало бы поучиться гостеприимству от каледонцев! Недостает, чтобы они оказались антропофагами. Я ничуть этому не удивлюсь, но заявляю протест против того, чтобы быть съеденным.
— Вы успокойтесь, Нед, не горячитесь, — отвечал спокойно Консель, — не предупреждайте того, что неизвестно, ведь мы пока не на жаровне.
— Да, пока не на жаровне, — возразил канадец, — но что в печи, то это верно. Здесь достаточно темно! К счастью, нож со мной, и для меня достаточно светло, чтобы пустить его в ход. Первый из этих разбойников, который осмелится наложить на меня руку…
— Не раздражайтесь, Нед, — обратился я к гарпунщику, — и не ухудшайте нашего положения напрасным ропотом. Кто знает, может быть, нас подслушивают. Лучше постараемся узнать, где мы.
Я шел ощупью. Пройдя пять шагов и обернувшись, я натолкнулся на деревянный стол, возле которого стояло несколько скамеек. Пол этой тюрьмы покрывали циновки, заглушавшие шум наших шагов. Голые стены не имели ни малейших следов ни дверей, ни окон. Консель, обходивший стены с противоположной стороны, столкнулся со мной на середине этой каюты в двадцать футов длиной и шесть футов шириной. Что касается ее высоты, то Нед Ленд, несмотря на свой высокий рост, не мог ее определить.
Прошло с полчаса, а положение наше ни в чем не изменилось, как вдруг совершенную темноту сменил самый яркий свет. Наша тюрьма внезапно озарилась или, как мне представилось, наполнилась световым эфиром столь сильным, что мои глаза не могли его выносить. По белизне света и его интенсивности я узнал сразу, что это электрический свет, который и производил вокруг подводного судна эту восхитительную фосфоресценцию.
Я сказал, что не в силах был вначале выдержать этот свет и потому зажмурил глаза; открыв их, я увидел, что источником света является шар, расположенный в верхней части каюты.
— Наконец-то! Вот и светло стало! — воскликнул Нед Ленд, держа на случай защиты свой нож в руке.
— Да, — ответил я, — но положение все-таки темное.
— Господину надо вооружиться терпением, — заметил невозмутимый Консель.
Благодаря сильному освещению каюты я ее рассмотрел до мельчайших подробностей. Вся ее обстановка состояла из стола и пяти скамеек. Невидимая дверь, вероятно, герметически затворяется. Ни малейший звук не доносился до нас. Все словно умерло на этом судне. Двигалось ли оно в данную минуту, держалось ли на поверхности океана, погружалось ли в его глубины? Я не мог этого сказать.
Во всяком случае, нашу каюту осветили не без причины. Я был уверен, что люди экипажа не замедлят появиться. Когда хотят забыть людей, то не освещают те места, куда их прячут.
Я не ошибся. Стало слышно, как что-то щелкнуло в замочной скважине, дверь отворилась, и в каюту вошли два человека.
Один из них был небольшого роста, мускулистый, широкоплечий, с толстой шеей, с большой головой, украшенной густой шевелюрой, с тонкими усами, с живым и пронизывающим взглядом. Вообще, вся его фигура исполнена была той живости и энергии южанина, которая так характерно выражается в жителях Прованса. Дидро верно заметил, что телодвижения человека — это показатель его характера. И этот маленький человек мог служить тому доказательством. Как-то чувствовалось, что его речь будет полна образности. Впрочем, я в этом не мог убедиться, так как при мне он все время говорил на своем особом наречии, совершенно мне непонятном.
Второй незнакомец заслуживает более подробного описания. Для ученика Грасьоле или Энгеля его физиономия являлась открытой книгой. И я не колеблясь определил в нем самоуверенность; его черные глаза смотрели холодно, решительно; другая черта его характера — спокойствие; и бледноватый цвет его кожи заявлял о спокойной циркуляции крови; его энергия выражалась в быстром сокращении мускулов бровей; его глубокое дыхание обличало в нем отвагу и спокойствие:
Я добавлю, что этот человек был горд, что его спокойствие и твердый взгляд, по-видимому, отражали высокие мысли, выражение его лица и жесты свидетельствовали о прямоте и искренности.
Я как-то невольно в его присутствии почувствовал себя в безопасности и ожидал чего-то хорошего от нашего свидания.
Трудно было точно определить, сколько ему лет — тридцать или пятьдесят. Он был высокого роста, имел широкий лоб, прямой нос, красиво очерченные губы, великолепные зубы, тонкие, длинные, изящные руки, достойные пламенной души. Этот человек представлял, без сомнения, замечательнейший тип, какой я когда-либо встречал. Еще одна особенность: его глаза, несколько широко расставленные, могли враз обнимать почти целую четверть горизонта. Эта способность — и впоследствии я в этом удостоверился — соединялась с поразительной зоркостью, превосходившей зоркость Неда Ленда. Когда этот незнакомец устремлял взор на какой-нибудь предмет, его брови хмурились, широкие веки суживались, оставался открытым лишь зрачок. Какой взгляд! Как он пронизывал вас до самой души! Как он проникал в водяные слои океана, столь непрозрачные для нашего взора, и как отчетливо он видел в глубинах морей!
Оба незнакомца были одеты в береты из шкурок морских выдр, обуты в морские сапоги из тюленевой кожи. Вся прочая одежда из особой ткани обрисовывала формы тела и не стесняла движений.
Человек высокого роста, очевидно капитан судна, рассматривал нас с особенным вниманием, не произнося ни слова, затем, обратясь к своему компаньону, вступил с ним в разговор на языке, совершенно мне неизвестном. Это было местное наречие, звучное, гармоничное, гибкое, в котором гласные, как казалось, получали весьма разнообразные ударения.