Двадцатое июля
Шрифт:
— Знаю. Старков говорил.
— А он говорил, как будут проверять? — Ким внимательно посмотрел в глаза собеседника. — Причем проверку ты должен пройти на «отлично»!
— Пройду, — не отвел взгляда Шилов. Потом ободряюще хлопнул Кима по плечу: — Да не беспокойся ты! Я все понял.
— Да нет, брат, ничего ты не понял. Они ведь вербуют не так, как мы. По-своему. — Шилов заметил, что Ким вдруг как-то странно обмяк.
— А точнее?
— Например, заставляют расстреливать людей. Наших. Таких же, как ты и я, простых
— Кровью повязывают. — Сергей выматерился. — А если я не смогу стрелять в своих?
— Должен. — Капитан твердо взглянул на собеседника своими близорукими глазами, и тот неожиданно почувствовал безудержное желание вцепиться в шею стоявшего напротив дохляка и сдавить его горло так, чтобы оно немедленно хрустнуло. А потом хоть в тюрьму. Ким закрыл глаза, как бы подставляясь, и глухо закончил: — Есть такой приказ. Так что будь готов ко всему.
— Ты на что меня толкаешь, гад? — голос Сергея прозвучал хрипло и словно бы отстраненно.
Рыбак долго молчал. Наконец произнес:
— Ты получил задание. И должен его выполнить. Будут приказывать стрелять — стреляй. Главное, не раздумывай долго.
— Ну вы и суки!., — Шилов сжал кулаки. — Да ты хоть знаешь, что мне потом за это будет?!
— Знаю! — сорвался вдруг на крик Ким. — Только другого способа втереться к ним в доверие у нас нет! Понимаешь?! Всех, кто не прошел проверку расстрелом соотечественников, отправили в концлагеря! Или поставили к стенке! Причем вместе с теми, кого они отказались расстрелять. А ты нам нужен в Берлине! Понимаешь, в Берлине, а не в могиле!
— Так меня ж потом, после победы, за такие дела к «вышке» приговорят. — Шилов затравленно зыркнул по сторонам: не слышит ли кто, не дай бог, их разговор?
Ким несколько успокоился;
— Вот к чему я и веду, Серега. Действуй по обстоятельствам. Старков, конечно, постарается тебя прикрыть, но… сам знаешь: сегодня ты на коне, а завтра — в говне. Служба у нас такая. Если выживем, можешь считать, что тебе повезло: будет кому вступиться. Однако особо не рассчитывай: сам видишь, старик серьезно болен. Остаемся только я и Фитин. А уж если и с нами что-то произойдет, тогда совет могу дать только один: беги, куда глаза глядят!
Шилов усмехнулся:
— С такими советами за линию фронта не отправляют.
— А что, если я врать начну — тебе легче станет? Ты, чай, не дурак, и сам все понимаешь…
Оба замолчали. Шилов упал в траву на спину, уставился в небо. Ким присел рядом. Со стороны кухни донесся запах пшенной каши. Близилось время обеда.
— А если тот, к кому вы меня отправляете, — первым нарушил молчание Шилов, — хочет устроить провокацию против нас, только моими силами? Вы ведь, насколько я понял, совершенно,
— Вряд ли, — быстро отозвался Рыбак, однако уверенности в его голосе Шилов не уловил. — Человек он вроде проверенный. Ни разу нас не подводил. А если в его мозгах и впрямь что-то непотребное сообразилось, так ведь на то и у тебя голова на плечах есть. Думаю, разберешься, что к чему.
Шилов перекатился на бок, повернулся лицом к капитану:
— Там Наташка, сестренка. Ты сам говорил. Где она конкретно, знаешь? В селе, в городе?
— Понятия не имею. Извини. И запомни, Серега: в Германии сел нету! У них там фермы. И искать ее пока не советую. Вот война закончится, тогда и займешься поисками. Иначе и себя угробишь, и ее не спасешь.
— А если ее сейчас мордуют? А я буду рядом и не помогу?!
— А ты вспоминай о тех, кого расстрелял. Пойми, Сергей, я не бью тебя по больному месту! Просто помни: они отдали свои жизни для того, чтобы ты смог выполнить задание. А начнешь искать сестру — можешь все провалить. И тогда их смерть останется неоправданной. Вот так-то, Серега. — Ким замолчал, но, понаблюдав недолго за состоянием Шилова, добавил: — Главное, чтобы она выжила. А там, Бог даст, разберемся…
…Дверь кабины пилота распахнулась.
— Господин обер-лейтенант, Берлин!
Грейфе откинул одеяло, потянулся и радостно произнес:
— Господин русский, у вас начинается новая жизнь.
Курков снова выглянул в иллюминатор. Внизу, в первых солнечных лучах, под ним раскинулись кварталы знаменитого города.
— А какое сегодня число? — повернулся он к обер-лейтенанту.
— Что?! — не расслышал его из-за рева моторов Грейфе.
— День какой сегодня?
— Тринадцатое июля. А что?
Шилов прокричал в ответ:
— Неплохое число для начала новой жизни!..
— Господин группенфюрер, вот списки тех, кто прибыл в Берлин за последние сутки.
Адъютант протянул шефу гестапо Генриху Мюллеру несколько листов бумаги, испещренных мелким печатным шрифтом.
— И что мне с ними делать?
Адъютант раскрыл было рот, но тут же, передумав, закрыл его и развел руками.
«Кретин», — мысленно оскорбил подчиненного шеф гестапо. И задал второй вопрос:
— Здесь всё или только уже отобранная информация?
— Всё, господин группенфюрер.
— И что, — не сдержался-таки Мюллер, — прикажете мне самому их перебирать?!
— Никак нет, господин группенфюрер! Просто я решил, что вам…
— Гюнтер, — взгляд поверх очков не предвещал ничего хорошего, — я, и только я, в этом кабинете, в этом доме и в этом городе буду решать, что и кому делать. Вы меня поняли?
— Да, господин группенфюрер! — Подчиненный, неожиданно не по уставу пристукнув каблуками сапог, развернулся и направился к двери, однако его остановил резкий окрик: