Двадцатое июля
Шрифт:
— Вот потому, что там проживало только гражданское население, и не предприняли никаких мер.
Солдаты откинули борта автомобиля. В глубине кузова Скорцени рассмотрел пять едва живых человеческих душ. Радль подошел ближе, приложил к носу платок и крикнул:
— Всем выйти из машины! Быстро! Еще быстрее!
Заключенные концентрационного лагеря «Аушвиц», с трудом передвигая ногами, спрыгнули на землю и тут же выстроились в ряд, стянув с голов грязные полосатые арестантские шапки.
— Руки! — орал не своим голосом капитан. — Где руки? Перед вами стоит командир.
Скорцени поморщился:
— Капитан, они у вас всю дорогу со свиньями ехали? Вонища…
— Это их природный запах. Как мне сказали в лагере, они с ним рождаются. Дикая страна.
Скорцени вернулся в замок и прошел в солдатскую столовую, где при его появлении все вскочили с мест. В том числе лысый старик, которого утром привезли из Берлина. Профессор Залиш, преподаватель кафедры естественных наук, в мире, приближенном к академическим кругам, был более известен не открытиями в области биологии, что входило в круг его непосредственных обязанностей, а своей коллекцией фотографий татуировок. И, разумеется, феноменальными знаниями о столь экзотическом предмете.
— Профессор, вы пообедали?
— Да, господин Скорцени. Премного вам благодарен. Такой пищи мы, берлинцы, давно уже не видели. — Залиш рассмеялся: — И тем более не ели.
— Сожалею. Однако времени у нас нет. Идемте со мной. И постарайтесь сдержать желудочные позывы.
Профессор не понял, что хотел сказать офицер последней фразой, но когда увидел пятерых изможденных людей, которым Радль к тому моменту приказал раздеться догола, их выпирающие из-под натянутой кожи ребра, тонкие нитки мышц на руках и ногах, иссохшие черепа с провалившимися глазницами, из глубины которых тускло поблескивали зрачки, его тело согнулось пополам и извергло из себя все, что только что поглотило в солдатской столовой.
— Вот дерьмо! — выругался Радль.
Арестанты бросали голодные взгляды на блевотину. Скорцени, проследив за их реакцией, почувствовал, что его сейчас тоже стошнит.
— Всех отвести на задний двор. Там будем делать осмотр.
Через двадцать минут, когда профессор наконец оклемался,
Скорцени снова подвел его к заключенным:
— Постарайтесь отвлечься, господин Залиш, от всех эмоций. Меня интересуют татуировки, которые вы видите на телах этих арестантов. Расскажите мне о них все, что вам известно.
Первый же рисунок взволновал профессора чрезвычайно.
— Дивная, дивная вещь, — приговаривал он, разглядывая на изможденной спине заключенного русалку, сидящую на якоре и держащую в руке масляный флотский фонарь. — Очень, скажу вам, талантливый художник сотворил подобное чудо.
— Пожалуйста, ближе к сути. — Скорцени натянул на руки перчатки и с гримасой чудовищной брезгливости дотронулся до кожи арестанта. — Скажите, такой рисунок может выдать принадлежность его владельца к какой-то конкретной стране?
— Нет, — отрицательно покачал головой профессор. — Конечно, способов нанесения татуировок существует множество, однако практически во всех
— Лекцию оставим на потом, — бесцеремонно перебил профессора Скорцени. — Осмотрите следующего.
На теле второго заключенного рисунок был небольшой (по сравнению с первым) и тусклый (видимо, довольно старый). Неведомый художник изобразил на этой спине голову мужчины с большими залысинами, крупным носом и маленькой клиновидной бородкой.
— В сравнении с первым этот рисунок дилетантский. Видите, — профессор старался показывать дефекты, не притрагиваясь к «экспонату», — вот здесь не соблюдены пропорции, поэтому часть лица выглядит так, будто рисунок делал ребенок. Кстати, господа, а вы не знаете, чей это портрет?
— Ленина. Что скажете о прочей живописи?
Профессор застенчиво улыбнулся.
— Такие татуировки в Советской России делают исключительно в местах лишения свобода. Они, то есть рисунки, отображают как бы ранг владельца, его место в их ограниченном решетками сообществе. Но вот что конкретно они означают, сказать не могу. К сожалению, у меня нет опыта работы с таким материалом.
Скорцени повернулся к Радлю:
— Может, его? — Он указал на «кожаный портрет» Ленина.
Капитан пожал плечами:
— В лагере я взял то, что приглянулось. А решать тебе.
— Хеллмер, — подозвал Скорцени другого помощника, — приведи русского.
…Сердце Куркова болезненно сжалось при виде представшей глазам картины. «Живые трупы, — билась в голове одна-единственная мысль. — Еще живые, но уже трупы».
— Курков! — властный окрик Скорцени вернул Сергея к реальности, — мы хотим сделать вам подарок. Посмотрите внимательно на этих, так сказать, людей. У каждого из них имеется татуировка. Одну из них вы должны выбрать себе. Либо комбинацию. Но учтите: рисунок должен соответствовать вашему положению в советском обществе.
Заключенных начали поочередно вертеть перед Курковым. Первого он тут же отбраковал. На вопрос Скорцени, почему, ответил, что такие наколки на его родине носят исключительно моряки или люди, так или иначе связанные с морем. Он же таковым никогда не был. Татуировку с изображением Ленина, равно как и с изображением Кремля у четвертого арестанта, тоже отмел: уголовники подобную живопись не жалуют. Зачем увековечивать тех, кто тебя сажает?
Третий и пятый заключенные имели зэковские наколки: перстни на пальцах. У одного две ходки, у другого — три. На плече «пятого», вдобавок к перстням на пальцах, красовалась икона Казанской Богоматери.