Двадцатое июля
Шрифт:
Литценберг не стал вдаваться в подробности, что Артур Небе, глава криминальной полиции, скрылся сразу после того, как заговор провалился. Умолчал он и о весьма странном поведении Генриха Мюллера, который для поимки других, даже менее влиятельных мятежников, проявил колоссальные активность и рвение, а к поискам Небе отнесся, мягко говоря, спустя рукава.
Видя сомнения штурмбаннфюрера, «инспектор» предложил связаться с Мюллером лично. Скорцени отказался:
— Не стоит беспокоить господина группенфюрера. Я вам верю. Но, — он сделал паузу, — к сожалению,
— Позволите узнать, почему?
— Он принимает участие в диверсии против войск союзников. Сегодня ночью. — Скорцени извлек из кармана кителя приказ. — Вот состав группы, который должен выполнить военную миссию. Как вы можете заметить, восьмым в списке стоит фамилия и нашего русского. Приказ пришел буквально час назад из аппаратной рейхсфюрера. И подписан им лично. Будете проверять?
— Ни в коем случае. — Литценберг рассмеялся: — Выходит, если б я приехал на час раньше, то господин Курков трясся бы со мной в машине по пути в Берлин?
— Совершенно верно, господин инспектор.
— В таком случае, господин штурмбаннфюрер, не подскажете ли мне, где я могу провести время в ожидании возвращения вашей группы?
Скорцени такого поворота не ожидал.
— Но вы же понимаете: не все вернутся с задания…
— Разумеется, господин штурмбаннфюрер. Но у меня тоже есть приказ. Если русского убьют, то ни вы, ни я никакой ответственности нести не будем. Если же он останется в живых, а я вернусь в Берлин без него, то… В общем, сами понимаете.
— Хеллмер, — приказал Скорцени подчиненному, — поместите гостя в санитарном блоке. И предоставьте ему все необходимое.
— Благодарю вас. — Литценберг поднялся с места и последовал за капитаном. — Простите, Хеллмер, за любопытство, но можно задать вам вопрос?
— Задавайте.
— А Курков тоже умеет плавать с этой железной штукой?
— С торпедой?
— Ну да.
— Умеет. И довольно неплохо. — Хеллмер раскрыл створки двери: — Ваша комната, господин инспектор. Столовая внизу. Ужин в семь. Желательно не опаздывать, отдельно вас обслуживать никто не станет. Машину загоните во двор. Вашего водителя мы определим в казарму, к рядовому составу. После вылета группы на задание никто не имеет права покидать расположение части. За нарушение — расстрел.
Хеллмер направился к выходу.
— Простите, — задержал его Литценберг новым вопросом, — а приказ о расстреле распространяется на всех?
— Абсолютно. Так что приберегите свои шутки. До лучших времен.
Старков нагрянул к Фитину неожиданно. Поздним вечером, когда вся Москва уже погрузилась во тьму. На окнах отражалась светомаскировка. А по улицам расхаживал усиленный патруль.
Павел Николаевич провел старика на кухню и плотно прикрыл дверь, чтобы жена, не дай бог, не услышала разговора.
— Ты почему сегодня не встретился с Рокоссовским? — Старков говорил почти шепотом, глубоко склонившись над столом.
— У меня не было возможности.
— У тебя не было желания. — Старков еле сдерживал себя. — Струсил?
— Да, Глеб Иванович. — Фитин поднял глаза, и Старков увидел затаившийся в них ужас. «Наверное, — подумал он, — у меня был такой же затравленный взгляд в тридцать седьмом. И имею ли я тогда право его осуждать? Да, черт меня возьми, имею! Потому что когда человек перестает бороться за себя, его превращают в животное. А из животных делают стадо. Чаще всего баранов. И чем больше мы молчим, тем быстрее начинаем блеять».
— Паша, — Глеб Иванович устало присел на стул и уронил руки на стол, — я не стану тебя совестить. Тем более уговаривать. Скажу одно: тебе придется сделать выбор. Отдать меня Берии либо принять мою сторону. И это нужно сделать сейчас. Где у вас телефон?
— В прихожей.
— Если ты позвонишь по известному тебе номеру, я тебя останавливать не стану. У тебя двадцать минут.
Старков отвернулся, глядя на пошарканный деревянный пол.
— Глеб Иванович, у меня ведь жена, дочь.
— У меня тоже была жена, Паша. Мое молчание ее не спасло.
Фитин заторможенно поднялся, медленно вышел в коридор, тягуче направился к телефону. Старков даже не шелохнулся. Оперся спиной о спинку стула, закрыл глаза. Страха не было. Ненависти тоже. Была усталость. Безнадежность. И боль, скопившаяся за день в спине, которая с уходом Фитина резко переместилась в ноги.
А Павел Николаевич, выйдя в коридор, сначала долго смотрел на телефон, потом присел на табурет, стоявший под висевшим на стене аппаратом. Рука жестко терла морщинистый лоб. Несколько цифр, и проблема будет решена. Но как?
Еще днем Фитин был готов поговорить с Рокоссовским. Но когда увидел его, все внутри оборвалось. А если кто узнает, что они замыслили? Если кто увидит, что он общается с генералом? И так и не решился к тому подойти. Даже наоборот: закрылся в своем кабинете и не покидал его до тех пор, пока помощник не доложил, что командующий покинул столицу.
Старков. Все последние годы старик находился рядом. И никогда ни словом, ни жестом его не принизил, хотя Павел Николаевич постоянно помнил, что раньше место руководителя разведки было занято именно им, Глебом Ивановичем. И весь подбор основной агентуры тоже был произведен им. Именно Старков поднял работу отдела на нужную высоту, подчас прикрывая собой недостатки руководства Фитина. Позвонить и сдать старика — все равно, что подписать ему смертный приговор. А жена, дочь? Что будет с ними?
Старков вздрогнул, когда дверь сзади снова скрипнула и Фитин вернулся на кухню.
— В общем, так, Глеб Иванович, — хозяин квартиры склонился над Старковым, — о том, что у меня больная жена, в Управлении знают. Ее отъезд никого не удивит. Спрячь ее и дочь на то время, что нам потребуется. Так спрячь, чтобы ни одна собака их не нашла. Если выиграем — победителей не судят. Проиграем — хоть какое-то, но алиби для них. Договорились?
Старков в ответ протянул руку.