Двадцатый год. Книга первая
Шрифт:
– Вот мои бумаги. Только не подумайте, ради бога, что я намерен привлекать вас к работе в нашем ведомстве. Речь совершенно о другом.
– О чем же? – спросила Бася, разглядывая наклеенную на картонную корочку бумажку. О-ля-ля.
«СНК РСФСР. Предъявитель сего… комиссии по борьбе с контр-революцией… преступлениями по должности… оказывать содействие…» Слева – фотографическая карточка, с офицерскими усами и умным взглядом крупных глаз. «Личность и подпись тов. – далее от руки – удостоверяем».
Бася небрежным движением вернула документ хозяину. Держим спинку, девочка, посоветовал внутренний голос, видали и не таких. Главное – молчать. Пусть скажет сам, чего ему угодно.
– О чем? Если честно… – Тут военный в британском френче, личность которого была удостоверена не в транспортной ЧК, не в особом отделе, не уездчрезвычкоме, не в губчека, не в Московской ЧК – а в самой что ни на есть Всероссийской чрезвычайной комиссии, почему-то смущенно замялся.
Бася упорно молчала, и военный наконец договорил:
– Если честно, я хочу вам помочь возвратиться домой.
Басин голос все-таки дрогнул.
– В Первый Обыденский? Я прекрасно дойду пешком. Тут всего пятнадцать минут.
– Я не это имел в виду, – чуть ли не испуганно воскликнул соотечественник. – Я хочу вам помочь вернуться в Варшаву. К родителям. К сестре.
К коту, подумала Барбара. Так, так, так. Анализируем, соображаем… Упомянул сестру, но не сказал о брате. Значит в курсе, что случилось с Франеком, и знает об отъезде наших из Ростова. Осведомленность невероятная и, надо признать, излишняя. Откуда? Впрочем, пусть говорит себе, пусть.
Слова военного, то есть вэчекиста, звучали всё более участливо. Каждое произносимое слово было правдой.
– Сейчас военные действия на Западе почти прекращены. Полуперемирие, как выражаются некоторые. Но это, как вы понимаете, не навсегда, пан Пилсудский не угомонится. В январе подергался, задергается вновь. Нужно успеть. Проскочить.
Боже, до чего же странно. Вэчекист говорил о том, о чем мечтала Бася. О том, что вчера казалось невозможным по причине полубрака с Юрием. И о чем в первую очередь подумалось теперь, когда военные действия, тьфу, отношения с Юрием, прекращены – и совершенно точно навсегда. Сердце забилось сильнее обычного. Они в своей ЧК читают мысли? Быть может, и историю с Аделиной подстроили? Через Коханчика? Зачем?
Баха, не сходи с ума, приказала себя Барбара. Жизнь состоит из случайностей и совпадений, каковые, сливаясь, образуют диалектические закономерности – и сейчас эта закономерность сидит перед тобой в лице неглупого субъекта в британском хаки и усах, готового осуществить твою мечту. И если ты не последняя дура…
– Помочь? Почему именно мне? – спросила Бася. – И именно вы?
– Я ведь говорил о революционных и патриотических традициях вашей семьи. О ваших социалистических симпатиях. К тому же мы… соотечественники.
Ссылка на соотечественников прозвучала неубедительно. Экая невидаль, в России, с миллионами ее поляков – беженцев, коммунистов, австро-германских военнопленных, русских солдат, мазуриков, буржуазных специалистов. Социалистические симпатии – это, пожалуй, теплее.
– Мы поможем вам с документами и переездом через линию фронта. Каналы есть. Вам поможет человек в Варшаве, наш.
Бася привстала, чтобы возразить. Вэчекист остановил ее жестом.
– Пани Барбара…
«Ба, – восхитился голос, – товарищ Котвицкая сделалась вдруг госпожой».
– Я понимаю ваши чувства, пани Барбара. Поверьте, я бы тоже возмутился, предложи мне кто-нибудь что-нибудь вроде того, о чем вы сейчас подумали.
– Ни о чем я не подумала, – ответила Барбара со злостью и обидой.
– Подумали. Не могли не подумать. И все-таки речь не об этом. Нам не нужна разведка военных секретов. То есть нужна, но где вы ее возьмете? Нам требуется понимание происходящего, чтобы сделать правильные выводы и ускорить заключение мира. Вы же хотите мира между Польшей и Россией?
Бася молчала.
– Хотите, мечтаете о нем. И мы хотим. Все поляки Российской Республики. Не могущие вернуться на родину по причине нелепой войны. Если время от времени мы будем получать от вас отчеты, не только от вас, имейте в виду, это поможет сотням тысяч наших земляков.
У Баси сжались кулачки. Еще сильнее сжалось сердце. Сейчас она произнесет всего несколько слов, и всё. Опять. Как когда-то. Надолго. Если не навсегда.
– Повторяю, – мягко говорил товарищ Збигнев. – Обзоры, сугубый анализ, информация. Почти то же самое, что в газетах, но чуточку детальнее, с прибавлением того, что говорят в салонах, семьях. Общественные настроения. – Он приостановился. – Я закончил. Очередь за вами.
Бася вздохнула и виновато улыбнулась. В пыльном окне за спиной вэчекиста искрилось в разводах робкое февральское солнце. По юлианскому календарю – январское.
– Товарищ Збигнев, понимаете… Я не хочу в Варшаву.
– В самом деле?
– Что мне делать в буржуазной Польше? Тогда как здесь, у нас непочатый край работы. По поручению Анатолия Васильевича мной набросана программа переводов современной польской литературы. Я вам расскажу. Вы ведь любите Жеромского?
5. Синеасты
Планы рухнули в один момент. Третий раз за два года, по разным причинам, но уже в третий раз. Никогда не проехать ей тысячу верст от русской столицы до польской.
– Я сегодня не вернусь, – объявила Барбара коллегам.
– А обед? – удивился Ларионов.
– У меня дела в телеграфном агентстве. Там накормят. До завтра, граждане.
Она понятия не имела, где и какие у нее дела, надо было просто что-нибудь сказать. Только не оставаться в наркомате. Выбежать наружу и брести куда угодно.