Двадцатый год. Книга первая

Костевич Виктор

На этом, к Басиному удивлению, деловая часть закончилась. На столе появилась селедка, две бутылки спирта, кипяток, сухари, вареная картошка. Основательно проголодавшись с утра, Бася не отказала себе в удовольствии. Спирт, разумеется, проигнорировала, что не ускользнуло от внимания режиссера.

– Ерошенко, твоя товарка тоже сладкое не уважает? Быть может, товарищ Котвицкая не уважает и синематограф?

Странный логический переход озадачил Барбару не сильно. С причудами творческих личностей она уже была знакома. Как и с их баснословным хамством – пускай не у всех, но у многих, как правило наименее выдающихся.

– Почему не уважаю? Очень.

– Как-то неуверенно отвечаете. Тоже не считаете кино искусством?

Еще один дивный логический переход, однако также в пределах нормы. Мысли творцов скачут с пятого на десятое.

Восемь пар глаз в ожидании воззрились на Барбару. Она порозовела – безо всякого алкоголя. Что ж, товарищ Генералов дал подсказку и теперь он получит за всё. За «твою товарку», за «привет, Ерошенко» и даже за какого-то Кулеша. Сделать глаза равнодушными, тон бесцветным… Но сначала дожевать кусок картошки с замечательно вкусной селедкой.

– Разумеется, не считаю, – пожала она плечами.

Жуткую бестактность Бася допустила не без удовольствия, но душою не покривила. Она действительно думала так; веди себя Генералов приличнее, она просто бы промолчала. Ерошенко насупился. Средняя дамочка взглянула вопросительно. Молоденькая привстала. Даже усатый, похоже, удивился.

– Филология ведь тоже не искусство, – вежливо объяснила Барбара, ласково взглянув на Ерошенко. – И медицина не искусство. Почему же кино должен обязательно называться искусством? Или вот, скажем, из другой области. Шахматы тоже игра, состязание, как теннис, как футбол… Но никто же в здравом уме не вообразит, будто шахматы это спорт. Обидятся все – и шахматисты, и футболисты.

Дамочки помоложе посмотрели на Барбару как на конченого человека. Мужчины выглядели смущенными. Ерошенко более прочих.

– Я сказала что-то ужасное?

Генералов пожевал сухарь. Немолодой с усами протянул Барбаре руку помощи.

– Возможно, мы с вами по-разному понимаем термины?

Решив, что с Генералова хватит, Бася помощи не отвергла.

– Возможно. Говорим же мы о медицинском искусстве, об искусстве инженера, ученого. В широком смысле современный кино, разумеется, тоже искусство. И даже шахматы, пожалуй, в чем-то спорт, хотя…

Она покосилась на Ерошенко. Увы, Басино покаяние ему достаточным не показалось. Но ведь должен был кто-то отомстить бочковатому наглецу. У Генералова сузились глазки.

– И чего недостает кинематографу, чтобы именоваться искусством в смысле искусства?

– Разве в этом есть необходимость? – удивилась Бася. – Поймите меня, – всплеснула она руками, как заправская актерка из театра, – я не враг кино, хроника – это потрясающе. История, живая, навсегда. Но остальное… Вы меня простите… – Она не сдержала улыбки. – У меня не поворачивается язык назвать кинематографических актеров актерами, а режиссеров…

Ерошенко из бледного стал красным.

Немолодой мужчина расхохотался. Вслед за ним – дама постарше. Не удержавшись, захихикали другие. Молоденькая девушка вышла из комнаты, средняя уткнулась глазами в стол, кажется беззвучно смеясь. Генералов, опрокинув стопку и позабыв закусить, так и остался с разинутым ртом.

– Простите, – вмешался еще один мужчина, из тех двоих, что приглянулись Басе, – а театр вы тоже не любите? Живопись? Литературу?

– Люблю, конечно. Именно поэтому…

Генералов мрачно наполнил стопку. Среднего возраста девушка погладила его по рукаву.

– Тогда зайдем с другого бока, – предложил мужчина. – Вам не нравится кино, но чем он 9 хуже театра?

Бася не ответила: сравненье представлялось невозможным. Ерошенко обиженно молчал, и это волновало больше.

– Так вот, товарищ Котвицкая, я обещаю… – Мужчина торжественно встал. – Скоро мы будем не хуже театра. Актеры начнут играть. Режиссеры – режиссировать. Появятся звук, цвет.

9

Это не опечатка, а факт языка того времени.

Третий мужчина, до сих пор молчавший, авторитетно подтвердил:

– Технически вполне осуществимо.

Бася попробовала защищаться. Сознавая, что уже городит чушь.

– Но тогда это будет не кино.

– А зачем вам кино, который вам не нравится? – заговорил усатый. – Это будет другой кино, специально для вас, Барбары Котвицкой. Мы соединим в нем лучшее от театра и кинематографа, от живописи, музыки. Позвольте представиться, Аркадий Зенькович, оператор.

– Очень приятно, – слегка привстала Бася. Усатый был довольно милым и, если приглядеться, не таким уж немолодым. – Однако судя по нынешним лентам, на это уйдет лет двести.

– Максимум десять, – буркнул Ерошенко. Наконец-то. Очнулся.

Бася незаметно взяла его за руку. Безумно захотелось сказать хоть что-нибудь хорошее, безусловно приятное для всех.

– Товарищи синеасты, а можно мне быть честной до конца?

– Будьте, – мрачно разрешил Генералов.

– Так вот… – Бася с удовольствием отметила, что молоденькая, вернувшись, буравит ее ненавидящим взором. – Когда я бываю в кинематографе, я просто смотреть не могу на эти движущиеся картинки. При смене кадров – я правильно говорю? – экран почему-то дергается. У меня болят глаза и всё в мозгах переворачивается

Генералов гневно зыркнул на Ерошенко, словно не Бася позволила себе ересь, а он, Ерошенко, начинающий помощник киносъемщика.

– Барышне хочется, чтобы всё было гладенько и плавненько.

Бася улыбнулась.

– И понятненько. И интересненько. Не только содержательно, но и по форме. Без формы, товарищ режиссер, искусства не бывает.

Последние слова она произнесла весьма авторитетно, словно явилась в Космодамианский представителем Наркомпроса, лично уполномоченным Анатолием Васильевичем истолковать кинематографистам назначение и принципы искусств.