Дважды дрянь

Колочкова Вера Александровна

Темке еще и двух лет не исполнилось, когда Майя поступила в университет на филфак. Как сейчас говорят, на платной основе. На бюджетное место она и не претендовала – все равно школьной подготовки для поступления в такое престижное учебное заведение ей бы не хватило. Леня вон с золотой медалью школу окончил – и то с трудом поступил в свое время. А платно – это ничего, это нормально. Кстати, он сам и настоял на ее поступлении именно в университет. Она хотела просто педагогическим довольствоваться, тем более два года ей бы зачли, наверное. Но спорить не стала. Как муж решил, пусть так и будет. Она вообще с ним никогда не спорила.

В общем, жизнь как-то образовалась, наладилась, вошла в колею привычного

и приличного семейного постоянства, душевного уютного мирка с торопливыми совместными завтраками, нервными Майиными сессиями, Лениной от бизнеса законной усталостью, Темкиным первым забавным хулиганством… Анна Альфредовна бабушкой и нянькой оказалась замечательной, еще и порядок в доме успевала блюсти, практически полностью освободив Майю от домашнего быта. Та и впрямь вскоре почувствовала себя на свободе, даже где-то, может, не женой да невесткой себя почувствовала, а балованной дочкой-студенткой, которая живет себе на маминых с папой хлебах. Даже выражение лица особенным каким-то стало – лениво-легкомысленным. Имеют, имеют над нами силу внешние обстоятельства! Когда нет особых проблем – мы беззаботны и легки, как дети, и носим в себе эту беззаботность, не сознавая ее преходящей прелести. А подул ветер в другую, в мало-мальски заботную сторону – и плечи сами тянутся вниз, и глаза смотрят в землю, и губы скобкой, и лицо замыкается в маску тревоги. Даже походка меняется резко и сразу – так и чешем по своим заботным делам, скукожившись да отклячившись, как определила женскую долю забавная секретарша в одном из любимых народных фильмов.

Образовался у нее и свой круг студенток-подружек. Общежитских в основном девчонок, балованным легкомыслием явно не озадаченных. Они мигом распознали в ней свою, тоже с серебряной ложкой во рту не родившуюся. Даже несмотря на дорогую одежду распознали. И на видимую глазом беззаботность. Наверное, отличается все-таки беззаботность та, которая от рождения человеку как благо дается, от беззаботности-подарка. Что – подарок? Он подарок и есть. Пусть хоть золотой-бриллиантовый. Он голодной заботной юности никогда не прикроет. Она все равно наружу выглянет в определенный момент – у кого пониманием да врожденной жалостью к себе подобному, а у кого, наоборот, преувеличенно горделивым к ближнему пренебрежением.

Майя была из тех, которые пренебрежением не страдают. Тащила с собой на занятия кучу бутербродов с сырокопченой колбасой, чтоб всем хватило, и денег будто бы взаймы давала, и дома у них вечно толклись общежитские, привечаемые доброй хлебосольной Анной Альфредовной. Леню за грозного мужа девчонки тоже не держали – обращались с ним вольно, по-свойски. Особенно по праздникам у них весело было. Пироги, смех, Темкин счастливый визг. Но главная подружка у Майи все ж одна была – Маша Стрелкова из далекого города Уссурийска. Маруся. Как Марусю в такую даль учиться занесло, она сама никогда не рассказывала. Да Майя ее и не спрашивала. Раз не хочет, пусть не говорит. Мало ли, у кого какой скелет в шкафу в родном городе остался. Лишь иногда, в разговорах, обиняком, давал этот Марусин скелет о себе знать, обрастал вдруг болезненными грустными эмоциями…

– Майка, ты ничего странного в поведении Ленкином не заметила? – спросила она у нее как-то вечером, отпивая чай из большой кружки. Время было совсем уже позднее, и Майя оставила ее у себя ночевать, и поила чаем в большой уютной кухне.

– Нет. А что такое, Марусь?

– Ну здрасте – что? Сама не замечаешь, что ли? Не видишь, как она вовсю к твоему Лене клеится?

– Ой, да ну тебя! – тихо засмеялась Майя. – Я уж думала, и правда чего с Ленкой случилось нехорошее…

– А ты вот зря смеешься, между прочим! Вот у таких, как ты, слепых идиоток, мужиков и уводят прямо из стойла! Я против Ленки, конечно, ничего не имею, она нормальная девчонка,

но ты тоже ворон-то не лови!

– Слушай, Марусь… А что, Леня и впрямь ей нравится, да? – с искренним интересом в глазах потянулась к подруге Майя. – Вот прямо всерьез нравится? По-настоящему?

– Ты так спрашиваешь, будто даже гордишься этим обстоятельством…

– А может, и правда горжусь?

– Вот и плохо, что гордишься! Нормальная баба задуматься должна, затревожиться, на ревность изойти, а она, видишь ли, гордится! Ты чего, Майка?

Хмыкнув, Майя откинулась на спинку стула, замолчала, стала смотреть куда-то поверх Марусиной головы. А правда, ревнует она Леню или нет? Все-таки нет, наверное. Вот приятно ей – это да. Как будто похвалили ее за что. Так, наверное, матери бывает приятно, когда ее дитя кому-то от души нравится. А ревность… Нет, нету никакой ревности. Вот когда там, в той жизни, Динка ей вдруг призналась, что тоже Димку любит, никакой такой приятности у нее на душе и близко не было. Она ж помнит это состояние! Напала на нее тогда страшная перепуганная растерянность – что, мол, теперь делать-то? Пожалуй, эта растерянность и покруче обычной ревности была…

– Еще, главное дело, переспрашивает – по-настоящему нравится, не по-настоящему… Какая разница, Майка? – недовольно на нее взглянув, продолжила разговор Маруся. – И вообще, при чем тут само это понятие – нравится, не нравится…

– Как это – при чем? Ты что такое имеешь в виду?

Маруся тоже хмыкнула и тоже откинулась на спинку стула, стала смотреть Майе в лицо грустно и загадочно, как смотрят умудренные печальным жизненным опытом женщины в лица юных несмышленых дев. Потом заговорила тихо и грустно:

– Ты, Майка, живешь в своем благополучии, будто от реальной земной жизни совсем оторванная… Ты сейчас еще про любовь заговори…

– А что, разве она в нашей, как ты говоришь, реальной да земной жизни неуместна, любовь-то?

– Не-а. Неуместна. Так уж теперь нами, бабами, обстоятельства распоряжаются, что неуместна. Ты знаешь, мне вот мать моя все с детства талдычила – не отдавай, мол, поцелуя без любви… Вычитала где-то и талдычила, как заклинание. И еще про то, что надо свою половинку найти обязательно. Вот такие у них там, в той жизни, были установки. Чтоб обязательно любовь, чтоб половинка. Фатальная такая неизбежность. Как будто кто-то там, наверху, эту половинку им должен был изготовить, в порядок привести и на блюдечке подать к определенному возрасту. И каждой, заметь, только хорошая половинка требовалась! Качественная! Не наркоманская, не дурная, не алкогольная! И ты должна сидеть ее и ждать послушно, и, главное дело, ни под каким видом поцелуя без любви никому не отдавать…

– А что, Марусь, может, и не такими уж плохими эти установки были? Моя вот мама точно свою половинку дождалась, например. Если бы папа не погиб, и жили бы до сих пор в любви…

– Ну вот видишь – если бы да кабы! Нет, Майка, не убедишь ты меня. Время, оно, знаешь, вперед идет и все установки автоматом меняет.

– И какие, по-твоему, у нас теперь установки?

– А более демократические, вот какие! И уж точно – не фатальные! Для нынешней жизни достаточно и половины любви.

– Не поняла… Какой такой половины?

– А такой. Если кто-то из двоих любит, то этого уже вполне для счастья достаточно. Один любит, другой умело подхватывает. Способность умело подхватить чужую любовь – это совсем не мало, между прочим. Если хочешь, эта способность даже покруче любви будет. Не сидеть, не ждать, когда твоя мистическая половинка тебя найдет, а брать в руки то, что в них само пришло. И лучше, чтоб это пришедшее было мужского рода. Когда мужик любит, это как-то надежнее все-таки… А вот для баб я бы любовь как таковую вообще отменила! Как понятие вредное и для нормальной жизни вторичное.