Дважды дрянь
Шрифт:
– Ох, Анна Альфредовна… – только и смогла выдохнуть Майя, схватившись за пылающие щеки. – Вы… Вы… Я даже не знаю, какая вы…
– Я всего лишь мать, девочка. Обыкновенная любящая мать. И ты тоже такой матерью будешь. Храни вас всех Господь, живите дружно.
– Вы так говорите, будто… Мне даже страшно, Анна Альфредовна! Вы как себя чувствуете? – снова тревожно склонилась к ней Майя.
– Да нормально я себя чувствую. Сейчас снова засну. Ты иди к себе, Маечка. Ну что это за ночное дежурство, будто я умирающая старушка какая! Иди-иди, спать ложись! И помни, что я тебе сказала. Не смей казниться, слышишь? Здесь нет обмана, здесь только судьба… Все, иди, Маечка…
Она вздохнула легко, закрыла глаза и вскоре и впрямь уснула, задышала ровно. Майя поднялась из кресла, на цыпочках прошла в спальню, по пути заглянув в Темкину комнату. Мальчишка спал на боку, обхватив себя худыми руками и подтянув
Анна Альфредовна умерла этой же ночью, во сне. От остановки сердца, как сухо констатировала проведенная медэкспертиза. На похороны приехали Алевтина с детьми да несколько подруг Анны Альфредовны из их города – ближайших родственников, кроме Лени, Майи, Темки и дяди Хельмута, никаких больше не нашлось. Еще несколько соседок по дому пришло, с которыми добрейшая Анна Альфредовна успела подружиться. И девчонки Майины, студентки бывшие, пришли, кто после учебы здесь остался. И нынешние ее сослуживцы. Майя плакала не переставая, заходилась в сухих рыданиях до истерики, до икоты – даже Алевтина посматривала на нее чуть встревоженно и самую малую капельку ревниво, если можно говорить о ревности в таком скорбном случае. А Леня, наоборот, весь в себе замкнулся. Будто не слышал никого, не видел и только резко вздрагивал, когда к нему кто-нибудь обращался. Смотрел сквозь очки грустно-вопросительным взглядом, не мигая, будто держал от себя на расстоянии. Потом, после похорон, когда все разошлись-разъехались, они долго еще так жили – Майя ходила с опухшими от ночных слез глазами, а Леня – весь полностью в себе, там, внутри, скрываясь за этим немигающим грустным взглядом. Меж собой они об этом почти не разговаривали, каждый свою виноватость собственным грузом на душе нес, на другого переложить не пытаясь.
Вскоре, впрочем, жизнь взяла свое, отставила эту виноватость на второй план. Нет, совсем она не ушла конечно же, просто съежилась темным клубочком и закатилась в дальний душевный уголок. У многих людей, бывает, она так и живет по уголкам всю их жизнь, очень редко о себе напоминая. Потому что ее, жизнь, с каждодневными и обыденными хлопотами – ее ж не отменишь, ею же жить надо, бежать куда-то надо, торопиться, суетиться ради детей да хлеба насущного. Утром мужа на работу проводить, сына в школу отвезти, потом обед, потом снова в школу, потом английский, потом немецкий, потом спортивная секция… А вечером такая же круговерть – ужин, уроки, муж вусмерть голодный и уставший с работы пришел… Нет, конечно, она понимала, что по большому счету это для нее не такая уж и круговерть, конечно. Круговерти больше у тех, кто при таком же раскладе наравне с мужьями еще и работать должен. Все это Майя понимала и к жизни своей никаких претензий не предъявляла. Хорошая у нее была жизнь. Одни только прогулки по любимому городу чего в ней стоили! Она эти прогулки для себя «лечебными» называла: как тоска подожмет, так руки в ноги – и вперед по знакомому, с годами сложившемуся маршруту…
Сначала, выйдя из подъезда, надо не торопясь пройти по Английской набережной, где стоит их новый дом. Потом свернуть в проезд Декабристов и идти по нему мимо Александровского парка, мимо Исаакия, в сквере надо обязательно на скамеечке посидеть, полюбоваться на купол величавого собора… Потом пройти на площадь, к Николаю Первому, потом по Синему мосту – на четную сторону набережной реки Мойки, и так дальше – до самого Зеленого моста. Потом выйти на Невский – в том месте есть замечательная кофейня «Шоколадница», там такой кофе варят – просто чудо! Заходишь, и запах в нос шибает…
Потом по людному Невскому толпа сама вынесет тебя в сторону Казанского собора. Можно, конечно, и в собор зайти, но у нее свой путь – там, во дворах, есть маленькая лютеранская церковь. Почему-то она очень полюбилась ей, эта уютная церквушка. Особенный какой-то трепет вызывала. Хотя, может, это и нехорошо, наверное? Она ж никакая не лютеранка, отродясь ею не была… Потом надо снова вернуться на Невский, пройти через канал Грибоедова и на Малой Садовой полюбоваться на Водяные часы. А потом уже – на Сенную площадь. Постоять около павильона метро, почувствовать себя на минуту бедным Родионом Раскольниковым. А что – она девушка впечатлительная, у нее хорошо получается… Аккурат на месте этого павильона раньше, во времена Достоевского, церковь стояла, перед ней он и упал на колени, раскаявшись в своем грехе. (Вот бы тоже упасть, да что бедные люди подумают?!) А потом надо медленно пройтись по Сенному мосту, ощутив под ногами старый деревянный настил – тоже привет из прошлого. А вот и знаменитый Столярный переулок, и дом Зверкова. Массивное, сохранившееся до наших дней здание, к которому Гоголь привел своего Поприщина из «Записок сумасшедшего». Так, а теперь дальше, к бывшей Малой Мещанской, где на углу стоит дом – там жил сам Федор Михайлович… Странно, что в этих переулках всегда так безлюдно. Зато часто кино снимают. То пролетки стоят у домов, то кареты старинные… А дальше – дом, где бедный юноша Родион комнату снимал. Недалеко же от себя поселил Федор Михайлович своего героя. И старуху-процентщицу тоже. А вообще, долго в этой литературной компании тоже находиться тяжеловато, между прочим. Давить начинает. Уходить пора – по набережной, мимо Никольского рынка, к Морскому собору Святого Николая Чудотворца. Там есть замечательный спуск к воде, и скамейки, и место безлюдное. Можно посидеть, отдохнуть. Если, конечно, время и силы в запасе есть, можно и до Никольского собора дойти, это уж как получится. Обычно ей и этой прогулки за глаза хватает. А обратно можно по Юсуповскому саду пройти, там очень красиво! А потом по Садовой вернуться чуть назад, к Вознесенскому проспекту, дойти до Адмиралтейства и дальше уже к себе, на Английскую набережную. Прийти домой, залечь в горячую ванну, напиться чая горячего…
Да, хорошая у нее была жизнь, что там говорить. Она и сама в это совсем было поверила. Вот только домой, к маме в гости, все-таки не ездила. Опасалась. Береженого, говорят, Бог бережет.
Через три года умер дядя Хельмут. Прямо на рабочем месте, за столом. Может, если б кто зашел в кабинет вовремя, успели бы еще что-то сделать. А так… Секретарша сидела в приемной, тихо радовалась выпавшему в кои-то поры спокойному дню – ни к шефу никто не рвется, ни он ее не дергает… Потом даже отпроситься решила по такому случаю, зашла, а он сидит головой в стол уткнувшись. Похоронили его рядом с Анной Альфредовной, он сам так расписал в своем с немецкой аккуратностью составленном завещании. Этим же завещанием отписывал он все свое движимое и недвижимое, тоже, кстати, ему от богатого деда в свое время доставшееся, двоюродному племяннику Леониду Гофману, с условием проживания Леонида Гофмана рядом с этим имуществом в германском городе Билефельде. Правда, вскоре высунулась откуда ни возьмись со своими претензиями на наследство некая фрау Хильда Гофман, бывшая дядина жена, но, узнав про наличие завещания, тут же из поля зрения исчезла. Почему в женатом положении ему не пожилось, дядя никогда не рассказывал. Впрочем, характер у него был очень сложный, замкнутый, даже несколько желчный. Для семейной жизни никак не подходящий. Леня тоже был человеком замкнутым, но частыми разливами желчи никогда не страдал. Когда ему было страдать-то? Любовь к жене да к сыну все свободное время занимала…
В общем, все сложилось так, что надо было им оформлять документы и уезжать на постоянное место жительства в Германию. Тут и решений других не было. И Майя с мужем была согласна. Германия так Германия. Билефельд так Билефельд. По крайней мере, Темке хорошее образование дать можно. Тем более по-немецки он уже хорошо говорил. Не зря столько лет с дорогим репетитором занимался. Пусть будет так. Осталось Майе только домой съездить, чтоб несколько справок собрать. И кто только придумал этот огромный перечень документов и справок, которые надо представить, чтоб разрешение на выезд получить? Будь он неладен, этот чиновник-выдумщик…
– …Вы кофе хотите? – вздрогнула Майя от негромкого вежливого вопроса над ухом. Подняла голову, поморгала испуганно. Ничего себе, как ее в воспоминания занесло! Молоденькая парикмахерская фея, склонившись над ней, кротко заглядывала в глаза, ожидая ответа. – А может, чаю зеленого? Вашу подругу еще долго стричь будут, потом еще укладывать… А чай у нас хороший, и кофе тоже! Так будете?
– Что ж, давайте. Кофе, пожалуйста. Без сахара, только с лимоном. Лимон у вас есть?
– Да, конечно! – снова нежно улыбнулась ей девчонка. – Сейчас сделаю!
«Интересно, сколько они с меня за такой сервис сдерут? – отрешенно подумала Майя, провожая ее взглядом. – Много, наверное. Раз Динка еще и укладку заказала, значит, точно много. Ну ничего, вытерпим. День рождения все-таки. Пусть красивой будет. Все время она комплексует из-за своей внешности. Слава богу, хоть про Димкину со мной преступную связь не догадывается. Хотя лучше б уж догадалась да прокляла законной женской анафемой, не стала бы больше дружбой мучить…»
Сделав большой глоток кофе – и правда хорошего, – она поставила чашку на подлокотник, снова откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза. Память тут же ринулась на свое законное место, стала торопливо воспроизводить весь тот весенний день в подробностях…