Дважды украденная смерть

Дважды украденная смерть

Магическое слово «Инюрколлегия»

Птица цвета ультрамарин

ПРОЛОГ

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Цена шестой заповеди

Дважды украденная

Загадка лесного тайника

Дважды украденная смерть

Приключенческие повести, представленные в книге, принадлежат перу челябинских литераторов. Поклонники детективного жанра смогут найти в них и занимательный сюжет, и сложно переплетенную фабулу жизни людей нашего непростого сегодняшнего времени, когда не каждый еще в состоянии определить собственное место среди других людей достаточно точно.

Магическое слово «Инюрколлегия»

В тот день мужчины из техотдела, как обычно, вышли на лестничную площадку покурить. Эдик Подгорный, большой любитель розыгрышей, сенсаций и, конечно, сплетен, не успев еще поджечь сигарету, огорошил всех сообщением:

— Наш старик, агент «Два нуля восемь», скоро, похоже, наследство в долларах получит!

— Не трепись, — равнодушно отреагировал за всех Хрусталев, человек серьезный и обстоятельный. За всех, потому что знали, что Эдиковы сенсации на девяносто девять процентов были липой, порождением его фантазии, непроверенными слухами. Либо искаженными сведениями из газет, которые сам-то он читал не слишком регулярно и прилежно.

Агентом «Два нуля восемь» за глаза прозвали Степана Викентьевича Корзуна, работавшего в отделе экспертом по зарубежным техническим разработкам. В силу своего пенсионного возраста, а также благодаря необычным своим занятиям, он находился особняком в коллективе и был предметом безобидных, в основном, шуток. Знание же им языков невольно порождало уважительное отношение.

Прозвище «Агент» родилось не случайно. Было в биографии Степана Викентьевича нечто такое, что находилось для сотрудников треста под семью печатями. Те, кому положено, знали, конечно, как и при каких обстоятельствах попал Корзун за рубеж, а также и то, как вернулся на Родину. Но никто не знает, как и при каких обстоятельствах сведения, которые стараются не афишировать, просачиваются для всеобщих пересудов, трансформируются в домыслы и вообще в чепуху, становясь достоянием тех, кого они меньше всего касаются.

Степан Викентьевич своими воспоминаниями в тресте ни с кем не делился, мемуаров, надо полагать, не писал. Его досье в отделе кадров содержало то, что ему положено содержать. И люди в этом отделе тоже знают, о чем говорить можно, а о чем нельзя. Ан нет! Окружающие с уверенностью утверждали, что он жил в Австралии, в Гонконге, в Нью-Йорке. С кем-то переписывался и даже получал посылки. Пустяковые, понятно, с мелким барахлишком, заморскими диковинками, каких у нас не бывает и которые там ровным счетом ничего не стоят. Что-то Степан Викентьевич иной раз показывал, а что-то даже дарил. Обычно женщинам.

Эдиково сообщение, несмотря на его вздорность и анекдотичность, все же вызывало кое-какое оживление. Своей вздорностью хотя бы.

— Он тебе что, сам сказал? — вопросом, в котором было больше иронии, нежели заинтересованности, попытался обезоружить любителя фантазий Вовчик Колобов из лаборатории вычислительной техники, постоянный участник дискуссий клуба-курилки на лестничной площадке. И к тому же лучший Эдиков друг.

Эдику этого вопроса только и надо было. Он даже забыл про сигарету — настолько ему хотелось поделиться сделанным открытием.

— Сам допер! Вычислил! — с торжеством объявил он, почему-то понизив голос. И как раз то, что он понизил голос, по неписанной логике парадокса, привлекло к его рассказу внимание даже самых скептически настроенных. — В общем, мне бритвочка понадобилась, ну лезвие, значит, карандаш подточить...

То, что Эдик большую часть рабочего времени ищет предлог покинуть свое место за служебным столом, факт настолько привычный, что история с лезвием придала его болтовне известную долю достоверности.

— У Степана этого добра припасено столько, что на две конторы хватит... Я и подкатился к нему, так, мол, и так, позвольте лезвие... А он, такой всегда предупредительный, будто и не слышит. В газету уставился. Я тут на него глянул, а у него челюсть отвалилась и глаза остекленели. Я его еще раз по имени-отчеству окликнул — ноль эмоций. Осторожно глянул ему через плечо: что это, думаю, его так в «Известиях» чуть ли не до кондрашки довело? А он уперся глазами в то место, где обычно мелконьким таким шрифтом, черненьким таким, «Инюрколлегия» объявления свои дает. Я потихоньку отошел, сел за свой стол. На него поглядываю. Ну чего тут, козе ясно, в чем фокус... Видно, кто-то из его заокеанских друзей ласты загнул, а старику свои капиталы оставил. Завещал, так сказать. Если много, так тут не только дара речи можно лишиться. Вообще Кондрат может оглоушить...