Дважды украденная смерть
Шрифт:
— Зачем, по какому поводу, я вас спрашивать не стану, дела соседские. Меня интересует, чем Корзун занимался в свободное время, какие были у него контакты с внешним, так сказать, миром?
— Боюсь, что могу сообщить вам очень немного. Мы ведь не общались, хоть и разделяли нас всего два этажа. Это женщины чуть что бегут друг к другу, то за утюгом, то за щепоткой соли, то за лавровым листом. У нас, стариков, все на многие годы вперед запасено. До самой смерти...
И, видимо, поняв вдруг двусмысленность сказанного, опустил глаза. Рунге с любопытством разглядывал
— Вы в этой организации давно работаете? — спросил вдруг следователь.
Вопрос получился сам собой и возник по простой причине: скромная должность, занимаемая Хрусталевым, совсем не соответствовала его внешнему виду — с такой внешностью хоть в дипломаты, хоть в министры.
— Да, — снова односложно ответил Хрусталев, и Рунге даже не стал уточнять, что кроется за этим «да».
— Мы остановились на том, что вы бывали друг у друга. Можно уточнить, когда это было в последний раз? По какому случаю, не спрашиваю — мне важно не это, другое.
— А вот по какому случаю, пожалуй, прежде всего и надо сообщить. С месяц назад начальник отдела просил зайти к соседу. Был он на больничном, а журнал иностранный понадобилось срочно передать ему. Вот меня и откомандировали...
— Так, так, — заинтересованно откликнулся следователь. — Полагаю, повод для визита позволял ограничить общение несколькими секундами. Чтобы передать журнал, необязательно даже в квартиру заходить?
— Не совсем так. Мне было поручено также забрать кое-что из того, что покойный заготовил передать в отдел.
— Но ведь это тоже секундное дело.
— Ну и все же он пригласил меня войти. Может, из вежливости, а может, и в самом деле поинтересовался, как идут дела...
— А по какой причине больничный был?
— Да гипертония. Болезнь в наше время самая популярная. Каждый второй, почитай, ее у себя в одно прекрасное время обнаруживает... Так вот, пригласил он меня войти и присесть на пару минут, поскольку надумал черкнуть записку начальнику отдела.
— Ну и вы вошли, сели. Что-нибудь любопытное бросилось вам в глаза?
Рунге на квартире убитого побывал и вопрос задавал вполне с определенной целью. Ему самому в глаза бросились кое-какие детали, и было небезынтересно узнать, как на них реагировали другие. А с другой стороны, вопрос позволял более раскованно говорить о вещах, в данном конкретном случае представляющихся деликатными.
— Ну, как не бросилось, — позволил себе Хрусталев нечто вроде усмешки. — Ковер на стене, каких я, честно говоря, не видывал. Кенгуру во всю стену скачет на фоне пейзажа, скажем прямо, не похожего на наш. И сам ковер так соткан, что смотрится, как японская стереоскопическая открытка. Ну и еще диковинок в квартире немало по разным углам. Маски какие-то, тарелки настенные, шкатулки...
— Что-нибудь ценное, на ваш взгляд, было?
— Да ведь как сказать, что можно считать ценным, а что нет. И потом особенно ценные вещи не принято напоказ выставлять. Ковер, я так думаю, немалых денег стоит, но ведь и продать его не просто. Он что, пропал?
Рунге не ответил. И ковер, и маски, и прочие диковинки остались в квартире убитого, убийца ничего не взял. Другое дело — может, было действительно что-то еще более ценное, чем сто рублей и книги: золото, драгоценные камни...
— О чем-нибудь говорили?
— Да нет. Он же писал, а я молчал, чтобы не мешать.
— Так и не перемолвились ни словом?
— Нет, отчего же. Он закончил писать, отдал мне записку. Увидел, что любуюсь ковром, спросил:
— Нравится?
Я, конечно, ответил, что да, очень. Поинтересовался, откуда такая оригинальная вещь. Он сказал, что прислали из Австралии.
— Родственники, знакомые?
— Он сказал «да», но непонятно, что имел в виду — родственников или знакомых. Я не стал уточнять, а он как-то перевел разговор на другую тему, и вскоре я ушел.
— А он у вас по какому поводу бывал?
— Аналогичная ситуация. Так же посидел у меня, поговорили ни о чем, чай пить отказался. Вот и все, пожалуй.
— Не знаете, захаживал к нему кто-нибудь?
— Не в курсе. Сам не видел, врать не буду.
— Ну что ж, спасибо.
Рунге подал собеседнику руку и, едва за ним закрылась дверь, углубился в свои бумажки.
«Негусто. Хотя австралийские родственники (или знакомые) — деталь, кое о чем говорит. С инюрколлегией, может статься, не такая уж и блажь. Хрусталева начальник отдела характеризовал как человека исключительно серьезного, порядочного, честного. Стало быть, доверять выданной им информации можно. Но вот как увязать австралийских родственников с объявлением инюрколлегии?
Придется делать запросы. Да и переписку покойного надо хорошенько просмотреть: должны же у него быть адреса...»
Потом на беседу приходили женщины. Из числа тех, кому по службе доводилось иметь контакты с Корзуном. О покойном они отзывались со сдержанным одобрением. Всем импонировала его вежливость в обращении, спокойствие, а заграничные сувениры, которые он преподносил в дни рожденья, всех приводили в восторг. Все удручены случившимся, жалость у всех была искренней и неподдельной, а кое-кто и слезу пускал, как скажем, библиотекарша Нонна.
— Такой он был обходительный, — размазывая тушь с ресниц, говорила она. — Куда нашим мужикам до него!..
Что ж, человек, долго проживший за границей, должен был нахвататься культуры.
— А говорят, он нелюдим был?
— А что ему с нашими охламонами балаболить? Да и моложе они все его.
— А Хрусталев?
— Интереса, значит, общего не находилось.
Напоследок Рудольф Христофорович все же решил подвести общий итог своим беседам с Громовым. А более всего попытаться найти подход к Эдику — Эдуарду Михайловичу. Он, как автор идеи об инюрколлегии, особенно привлекал внимание Рунге. Ведь вероятность того, что слух о каком-то зарубежном наследстве распространился далеко за пределами конторы, более чем очевидна. А это... Это может повлечь или повлекло за собой определенного рода последствия.