Дважды украденная смерть
Шрифт:
Голова гудела, но даже помышлять о том, чтобы «подлечиться» пивком, не приходилось. Вчерашнее давало о себе знать не только чугунной головой, но еще и ароматом, для описания которого пока не придумано красноречивых слов. Единственное из них — «перегар» — достаточно универсально, выразительно, но слишком общо. И если про обильный свежий запашок говорят «так дохнул, что закусить захотелось», то к перегару подходит просто выдохнутое с отвращением «Ф-уу»!
Бельтиков глянул на себя в зеркало. Д-аа, портрет... Как говориться, с похмелья не... Хватит ли сил побриться? А надо бы. Цитрамон — вот спасение. Но найдется ли он? Бельтиков пошарил в коробке из-под конфет, в которой обычно хранил лекарства. Нет, излюбленного цитрамона не оказалось. Какой-то новоцефальгин, неизвестно как сюда попавший. И бумажка какая-то поносно-желтая... В составе: фенацетин, кофеин... Черт бы побрал все эти «ины»! Сжалось сердце. Нетвердыми руками разорвал неподатливый целлофан (то ли дело — зарубежные упаковки — пальцем нажал, и таблетка выскочила), отправил в рот сразу три таблетки и пошел в ванную комнату запивать, с трудом преодолевая тошноту. Потом прилег, ожидая действия лекарства. Когда боль поутихла, через силу побрился. Поискал рубашку почище и понейтральней по цвету, посоображал немного, надеть пиджак или нет. Пиджачные карманы удобны для документов, но и в пиджаке жарко. И не столько на улице, сколько в том кабинете, куда ему надлежало сейчас идти...
Милиционер у входа на повестку даже не грянул, он молча кивнул, и Бельтиков пошел отыскивать нужный ему кабинет.
Кабинет оказался на четвертом этаже. У дверей, не в пример кабинетам врачебным, никого не было. Но и время, назначенное в повестке, еще не наступило. Еще пять минут. Лезть раньше времени Бельтиков не решился. Но и не маячить же у дверей кабинета! Бельтиков прошел к окну, которым оканчивался коридор и стал безучастно смотреть во двор.
* * *
Вентилятор-пропеллер, крутившийся на столе управляющего, особой прохлады не прибавлял. В кабинете было нестерпимо жарко и пот пятном проступал на мощной спине Петрова, обтянутой светло-голубой футболкой. Под потолком звенели мухи, добавляя в интерьер кабинета какую-то сонную умиротворенность.
Пеночкин, полуприкрыв глаза, разминал в пальцах сигарету и внимательно слушал, что толковал им управляющий — хозяин кабинета.
— Мужики, как мужики, — гудел тот, — работать могут. Не из тех, что «могу копать. А еще что можешь? Могу и не копать...» Нет, работяги. Ну, тут и система такая: хочешь заработать — паши от зари до зари. Система аккордно-премиальная. Уложились в срок — получай премию. Нет — извиняй. Был у них там один алкаш, так они его приструнили, в общество трезвости можно было записывать... А данные ихние сейчас перепишут, принесут...
Петров зевнул: все это было нестерпимо скучно. Он любил действовать, а не сидеть в душных кабинетах и выслушивать, кто как работает, кто как отдыхает...
— Василий Николаевич! — ворвалась вдруг в кабинет молодая девчонка, — Василий Николаевич, вас срочно на рацию.
— Извиняйте, — управляющий встал с таким видом, что вот, мол, и я тоже работаю... Тоже, мол, дела. — Сводка с полевого стана. Уборка идет. Постараюсь по-быстрому, — и отбыл из кабинета.
— Похоже, что ничего интересного тут не выудить... — снова зевнул Петров.
— Ну, хоть координаты этих шабашничков запишем. Тоже хлеб. Надо же с чего-то начинать.
В кабинет буквально влетел управляющий. На его подвижном загорелом лице были написаны озадаченность и тревога одновременно.
— Вот что, — проговорил он, не садясь, нервно хрустнув пальцами. — Тут с полевого стана передали... Прибежал пацан-грибник из леса. Туда, на стан. Стреляют, говорят, в лесу. Пальба, говорят, на войне будто... И народ там какой-то терся подозрительный. Не наш...
— Так, может, браконьеры? — Петров оживился. Начиналось кое-что более интересное, нежели байки про шабашников.
— Да какие здесь браконьеры! — загорячился управ. — Кого браконьерить? Ворон? Или воробьев? Нет, что-то тут не так...
— Так давайте проедем, чего гадать, — Пеночкин поднялся. Похоже, и ему надоело сидеть в этом раскаленном пекле. — Как туда проехать? Показывайте дорогу.
— Поехали, — согласился управ. — Что еще за стрельба-пальба? Непорядок...
Сине-желтый «уазик» милицейской масти поджидал их у входа в контору. Все расселись — управ рядом с водителем, офицеры сзади, — сержант, дремавший до этого за рулем, включил зажигание.
— Пока прямо, — управ махнул рукой, — потом скажу, куда сворачивать.
«Уазик» запылил по проселку, пугая собак, размякших от жары.
— У тебя есть оружие? — тихо спросил Пеночкин лейтенанта...
— Прихватил на всякий случай.
— А у меня нету, — вздохнул капитан, — не люблю я, знаешь ли, эти страсти-мордасти...
* * *
Милицейскую машину, появившуюся на проселочной дороге, заметили трое в темно-синей «шестерке» одновременно.
— Сидеть смирно, — свистящим голосом приказал конопатый, бросив взгляд на пленников. — Кто подаст голос, сделает это в последний раз. — Он взвел курок старенького нагана, извлеченного из сумки, стоявшей у ноги. По тому, как у него дрожат руки было ясно, что чувствует он себя не лучшим образом. В лесу какая-то пальба, подельники его запропали. А тут еще ментовская машина вдруг объявилась — почему, откуда, зачем? Он бы с удовольствием забился куда-нибудь в пятый угол, знай, где его искать...
Когда «уазик» был уже совсем рядом, у конопатого, видимо, сдали нервы. Не выпуская наган из руки, он врубил скорость, решив, что надо дергать отсюда без оглядки. Но Тенгиз, следивший в зеркало за приближением «уазика» вдруг подался вперед и, схватив левой свободной рукой за волосы конопатого, резко рванул его вниз от себя. Конопатый, не ожидавший такого невежливого обращения, ударился лицом о руль.
— Завалю, падла! — взвыл он. Из разбитого носа и губ потекла кровь. Тенгиз, не давая врагу опомниться, мертвой хваткой зажал его шею, согнутой в локте рукой. Потерявшая управление машина, выскочила на обочину: водитель автоматически давнул на тормоз; движок заглох. Конопатый выбросил руку с револьвером до отказа назад, пытаясь направить ствол на Тенгиза, но руку перехватил Костя своей свободной правой. До бунта Тенгиза он был погружен в свои невеселые мысли и немного опешил от случившегося. Но быстро среагировал, и положение конопатого стало безнадежным.
— А... а... а... дла... — хрипел он, Тенгиз душил его, Костя выкручивал руку с револьвером.
Бац! Хлопнул выстрел. В заднем стекле появилась дырка, окруженная сеточкой трещин.
Когда милицейская машина поравнялась с синей «шестеркой», Петров крикнул водителю «тормози!» и выпрыгнул. Подозрительные вихляния впереди идущей машины он засек сразу и понял, что необходимо их вмешательство. На выстрел среагировал мгновенно: его «Макаров» уже глядел в сторону синих «Жигулей». Левой рукой рванув дверцу с водительской стороны, он застал момент отчаянной борьбы конопатого с Тенгизом и Костей.