Дважды войти в одну реку
Шрифт:
Несколько столетий назад из душ святых набили чучела и поместили в застекленные шкафы. По воскресным дням святых вынимают, чистят, сдувают пыль и выставляют на всеобщее обозрение.
Как понял Тит, чучела из святых набили из опасений, чтобы те, не дай бог, не согрешили, и тогда показывать будет некого.
В широких кругах ходят слухи, что на самом деле это не шкуры святых, а муляжи из воска и папье-маше, внутри которых кроме пыли и праха ничего нет.
С
Потусторонний мир перенаселён. Повсюду страшная теснота, на улицах давка. И это понятно, ведь душ накопилось до чёрта, их там во много крат больше, чем живых людей на земле.
Если тебя раздавят в уличной толчее, то всё, конец, никакой Господь не восстановит. Поэтому все стараются не ходить, а летать. Пристяжные крылья, сработанные из прессованного лебяжьего пуха и павлиньих перьев, выдаются бесплатно.
Метлы, швабры и веники (на последних тоже можно летать) выдаются только с копытами, хвостом и рогами. В зависимости от душевной склонности, каждый может либо парить над Раем или Адом, либо, нацепив амуницию черта, помахивая хвостом и бодаясь, гарцевать под музыку Рихарда Вагнера, которого здесь почитают выше Баха, Моцарта и Шостаковича.
Вновь прибывших первым делом отправляют на собеседование. Собеседование проводит Высокая Смешанная Комиссия, в состав которой входят апостолы и видные чиновники ведомства Вельзевула.
Эта разношёрстная братия решает, что с вновь прибывшими клиентами делать дальше. Расхождений не бывает. Члены Комиссии неизменно во всем демонстрируют полнейшее единодушие. Решение всегда одно: принять с испытательным сроком. Срок зависит от настроения членов комиссии. Словом, всё, как на земле.
Тит всегда искренно изумлялся тому, с какой легкостью человек переходит в разряд покойников.
Еще вчера ты был полным сил оптимистом: планировал завтра трахнуть жену соседа, а послезавтра сходить на футбол. Сегодня же ты не что иное, как некая субстанция, отданная в резиновые лапы прозектора, стылая груда органической массы, ничего общего не имеющая с живой плотью и состоящая из неподвижного костяка и мяса, от которого начинает ощутимо потягивать скотобойней.
Куда подевался человек?..
Где голос, еще вчера звучавший живо и пленительно? Где сияющие синим светом глаза с загадочной поволокой? Где бойкая, фонтаном бьющая мысль? Где всё это? Куда всё это подевалось? Непостижимо!..
Представить себя на месте покойника всегда очень сложно.
Однажды Тит случайно забрёл в морг… Ну, не смешно ли — случайно?! Как можно случайно зайти в морг? Но он зашел. Значит, можно. Значит, не случайно.
Дело было так. Тит приехал в Боткинскую навестить
Навестил. Как водится, выпили, посудачили, похихикали. Распрощавшись с приятелем, Тит, в приподнятом настроении и, что называется, в лёгком подпитии отправился домой.
Выпили, вероятно, они все-таки немало, потому что на обратном пути, который пролегал через старинный больничный парк, в Тита будто чёрт вселился. Неведомая сила потянула его зайти в одноэтажное, крашенное желтой краской зданьице с покосившимся крыльцом.
Отворив незапертую дверь, Тит, тихонько насвистывая и чувствуя себя необыкновенно прозорливым, хитрым и предприимчивым, пустыми полутемными коридорами стал углубляться во чрево здания.
Прошёл мимо нескольких пустых комнат, похожих одновременно и на больничные палаты, и на лабораторные помещения.
Одна комната, из открытых дверей которой рвался наружу яркий свет, привлекла его внимание.
Он сделал шаг и замер на пороге.
В центре комнаты Тит увидел человека в грязном колпаке и сером халате с бурыми пятнами на груди и животе. Гражданин был чрезвычайно похож на мясника. На взгляд Тита, увесистый топор в его руках выглядел бы чрезвычайно органично, уместно и убедительно.
Человек, похожий мясника, оторвался от трупа, поднял правую руку со скальпелем и посмотрел на непрошенного гостя. Взгляд его был почти безумен. Так, по крайней мере, показалось Титу. Но, скорее всего, патолог был попросту пьян. Что простительно, если учесть, в каких условиях он ежедневно обедает и в каком обществе, так сказать, постоянно вращается.
Тит перевел взгляд на труп, грудная клетка которого была вскрыта. Тит несколько мгновений зачарованно смотрел на распахнутую грудь несчастного, на все эти торчащие, как колья, окровавленные ребра, на кроваво-черное месиво под ними. И не сказать, чтобы всё это ему очень понравилось.
Он ни о чём не думал тогда. Думать он стал позднее.
Пробормотав нечто нечленораздельное, Тит пулей вылетел из прозекторской. Вслед ему неслись проклятия безумца со скальпелем в руке.
Нет, Тита потом во сне и наяву не преследовала страшная грудь с ребрами. Тита нельзя было назвать слабонервным, он не был истериком. Но мысль о том, что тебя, как бы ты ни хорохорился, как бы ни храбрился, всё равно в конце концов вспорют и выпотрошат, как кролика или жабу, привела к тому, что Тит возненавидел разговоры о смерти. При условии, если они велись другими.
Сам же, как мы помним, говорил о смерти с удовольствием, притворно юродствуя и издеваясь над чужими страхами. Можно предположить, что таким образом он уводил собственное сознание в область сказки о смерти. И вот теперь ему на собственной шкуре довелось испытать, что такое настоящая смерть.