Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы
Шрифт:
Низко поклонившись, Иоанна выходит.
Августа одна.
Августа: Что со мною? Почему мне так тревожно, так неспокойно? Неужели музыка внесла в мою душу незнакомые до сих пор смятение и волнение крови? Иоанна права. Тысячу раз она права! Ибо всё на земле идёт по раз богом заведённому порядку, и, коль время моё пришло, не миновать мне грешного чувства. Ах, как страшно! Но и сладостное, непривычное мне предчувствие нового охватывает моё существо. От самой себя я не могу скрыть волнения. И перед ликом матушки! Ах, моя дорогая родительница…
Августа бросается на колени перед образом и долго молчит, склонив голову. Затем, сняв портрет императрицы, садится на пол, держа его на коленях.
Одиночество мой удел. В спокойных, размеренных беседах с отцом, перед ликом любимой матери, мне всё казалось простым и ясным. Отречение от страстей, тихая и одинокая жизнь в довольстве и холе, помощь и сострадание бедным и униженным. Всё это представлялось мне естественным и близким сердцу и душе. Не знала я, что однажды, в один день, в миг что-то перевернётся во мне. Что – не ясно, не понятно, ибо до сель не знаемо. Сейчас мне хочется чего-то большего, нового. Чего – непонятно. Предчувствие ли это любви?
Августа задумчиво умолкает. Она бережно водит рукой по портрету.
Матушка моя, младшая дочь Петрова, была дитём истинной, великой любви. Любви деда моего Петра Алексеевича к простой пленной ливонской девке, волею его ставшей российской императрицей. И всё, что могла, что умела моя августейшая родительница, было любить… Она любила страстно и самозабвенно. И ведь во мне течёт её кровь. Я единственная дочь Елисаветы Петровны, именовавшейся небесным ангелом, и унаследовала её красоту и её характер. И, значит, её страсть и всепоглощающее желание любви.
Августа умолкает, целует портрет и вешает на стену, затем становится на колени и молится.
Раздаётся стук в дверь, входит Орлов.
Орлов: Ваше высочество, маэстро Чимарозо благополучно доставлен в Неаполь. В пути он не сходил с верхней палубы и пел в вашу честь, и я приказал нижним чинам выучить эту песню, дабы отныне она стала гимном, исполняемым в вашем высочайшем присутствии на борту кораблей средиземноморской эскадры.
Августа в замешательстве.
Августа: Боже праведный… Это он!
Орлов: Извините, ваше высочество, но я не понял, что ваше высочество изволили повелеть.
Августа: Граф, мне не терпится услышать сей чимарозин гимн.
Орлов: Вы лишь только извольте пожелать, ваше императорское высочество.
Августа: Сделайте одолжение, господин адмирал. Я вам буду благодарна.
Орлов кланяется и на мгновение удаляется, вернувшись с гитарой в руках и в сопровождении шести матросов в белых форменках. Орлов играет на гитаре, три матроса стучат в ложки, остальные трое поют, держа в руках цветочную гирлянду.
Пленённо сердце нежной Лизой:
Вот радостей моих предмет;
Ея невинной взор и милой
Велит тебе забыть весь свет.
Цветущу зря красу и младость
Не чувственным возможно ль быть?
И пения внимая сладость,
Возможно ль пламень утаить?
В тебе одной, драгая Лиза,
Собранье вижу всех приятств,
В тебе одной соединила
Природа тьму своих богатств.
Дала тебе волшебны взгляды,
В одно мгновенье побеждать,
И вдруг мученье и отрады
В сердцах чувствительных рождать.
В лице твоём напечатлела
Румянец с белизной лилей,
Она изобразить хотела
Невинность тем души твоей.
Твой стан украсив простотою,
И стройность сохраня во всём,
Природа хитрою рукою
Явила совершенство в нём.
Как мягкий лён вкруг шеи белой,
Виются нежные власы,
Какие пишет кистью смелой
Художник редкий для красы.
Твой голос, каждое движенье
Для сердца новая стрела,
Восторг его оцепененье,
Тебе неложная хвала.
О коль тот счастлив и доволен,
Кто сердцем властвует твоим!
Он сам окован и неволен,
Но каждой бы желал быть им.
Завидовать сей лестной доле,
Напрасно грудь свою томить,
И быть у Лизы в век в неволе,
С чем можно счастье то сравнить!
Спев, матросы обвивают Августу гирляндой, низко в ноги кланяются и выбегают. Августа и Орлов остаются. Августа стоит, опустив глаза долу и еле дыша, Орлов пожирает её взглядом. Наконец, тягостное молчание прерывается.
Августа: Граф, памятуя незабвенное старое, с сего дня вам запрещается появляться мне на глаза. Займитесь самозванкой, и не медлите с исполнением воли государыни. Вас с нетерпением ждут в Петербурге!
Орлов преклоняет голову и стремительно выбегает.
Августа остаётся одна, в задумчивости перебирая цветы в гирлянде.
Августа: Боже! Наконец-то, я всё поняла. Смертельный, горький, роковой удар прямо в сердце. Ведь он клятвопреступник и цареубийца… Боже мой! Но не всё ли равно? Прожить, прочувствовать лишь один короткий миг. Терпеть было бы выше моих сил, но и с холодной головой я выбрала бы то же. Ведь я – дочь российской самодержицы. Могу ли я быть столь несчастной, чтобы не иметь того, что доступно самому убогому простолюдину?
Августа распахивает дверь.
Орлов! Немедленно вернитесь!
Оставив дверь открытой, Августа подходит к образам и, не вставая на колени, в полный рост медленно осеняет себя крестом. Вбегает Орлов, Августа падает в его объятия.
Занавес опускается.
Перед опущенным занавесом в полумраке стоят, обнявшись, Августа и Орлов. Августа в длинной белой исподней рубашке, по-прежнему с гирляндой вокруг шеи.