Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы
Шрифт:
Боже, и эта самозванка. Явилась нежданной, негаданной. Хотя… Если бы не самозванка, я так и не встретил бы никогда своей царевны. Боже всевышний, храни преданную рабу твою русскую царевну Елисавет Иоанновну, в неметчине именуемую девицей Августой Драгановой, в покое и в благополучии и в добром здравии и да не останавливай поток света над её светлым и чистым ликом. А я, всевышний господи, готов дать самый страшный обет ради её, царевны Елисаветы, благополучия.
Орлов падает на колени и бьёт лбом поклоны.
О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный господень! При жизни ты никогда никому не отказывал в просьбах, да не откажи рабе божьей Елисавет Иоанновне, царской дщери… Тьфу ты, дьявол, ведь цесаревна же не моряк, а ходила молиться в московский Иоанновский монастырь в Самесадах, возведённый в честь усекновения главы Иоанна Крестителя… Крестителю Христов, честный Предтече, крайний пророче, первый мучениче, постников и пустынников наставниче, чистоты учителю и ближний друже Христов! Тя молю, и тебе прибегая не отрини ея от твоего заступления, не остави и мя падшего многими грехи; обнови душу мою покаянием, яко вторым крещением; очисти ея и мя, грехи оскверненнаго, и понуди внити, иможе ничтоже скверно входит, в Царствие Небесное. Аминь.
Медленно и торжественно перекрестившись, Орлов выходит.
Занавес поднимается, открывая большую просторную залу с огромными ажурными окнами и утопающую в цветах. В углу висит образ Иоанна Предтечи в богатом золотом с каменьями окладе, ниже него искусный акварельный портрет Елисаветы Петровны. За клавесином сидят Августа и Чимарозо.
Августа: Маэстро, какие божественные звуки. Ах, признаюсь, они наполняют моё сердце сладкой истомой, которой трудно противиться.
Чимарозо: Признаться, ваше высочество, кабы вы играли не по-ученически старательно, а естественно и свободно, то и мои чувства не сдержались бы.
Августа: Вот как? В чём же моя ошибка, маэстро?
Чимарозо: Искусство исполнения музыки заключается в образности, в смысле, придаваемом музыкантом тексту. Когда-то, когда я начинал обучение музыке в монастыре, мой преподавательпатер объяснял аморозо по-своему. «Загляни в своё сердце и найди в нём самые восторженные, самые возвышенные чувства к сыну божьему, пострадавшему за нас и искупившему грехи наши, и излей свои любовь и благодарность к нему – и не скупись на выражение чувства, ибо твои радость и восторг, упоение прославляют спасителя и раскрывают миру красоту его подвига.»
Августа: Вы обучались в монастыре?
Чимарозо: Я родился в бедной неаполитанской семье, и родители мои были самого простого положения: отец был каменщиком, а мать прачкой. Оба умерли во время эпидемии холеры, и меня отдали в монастырь, где я пел в хоре и проникнулся к божественной красоте музыки. Когда отцы распознали во мне дар к музыке, то отдали в консерваторию святой Марии из Лорето, где я, к своему ужасу, открыл пропасть между светлой радостью религиозной музыки и пагубной страстью мирских страстей.
Августа: Значит вы, маэстро, можете понять меня.
Чимарозо: Возможно, да, ваше высочество. Но не могу понять другого – почему вы не можете дать волю своим чувствам.
Августа: Ах, маэстро! Такова моя участь. Моя жизнь закрыта и полна ограничений. Во мне течёт столь высокая кровь, что бурление её может принести неисчислимые бедствия российскому государству. Потому я отделена от мира и его радостей глухой стеной, через которую не проникают настоящие жизненные чувства. Мне доступны лишь любовь к богу и верность памяти моей любимой матушки. Любовь для меня значит только высшие, безгрешные чувства и возвышенные устремления. В любви я вижу и желаю лишь жертвенность и смирённое восхищение красотою небесной. Но аморозо в вашем манускрипте волнует меня по-иному. Не могу объяснить вам, как…
Чимарозо: Ваше высочество, прошу прощения за мою дерзость, за то, что сочиняя эту сонату в дар вам, моё сердце и моя душа были всецело охвачены восторженным трепетом восхищения вашей милосердной красотой, ибо я не знал о… Позвольте, ваше высочество, забрать назад и уничтожить сию безнравственную пиесу, а завтра же поднести вам новый дар, чистый и безгрешный.
Августа: Маэстро, соната прекрасна, и грехом было бы сжечь её. Я её оставляю, и прошу вас сочинить ещё, и не обязательно безгрешную. Всё же, ваши сочинения скрасят моё одиночество.
Чимарозо: О, ваше высочество, я с радостью напишу цикл сонат.
Августа: Прекрасная мысль, маэстро. Всё, полученное мною в дар, попадает в руки ея величества императрицы Екатерины Алексеевны, и, может быть однажды, очарованная вашей музыкой, она пригласит вас в Петербург, чтобы заменить маэстро Паисиелло, чьё назначение на место придворного композитора дело решённое.
Чимарозо: Ваше высочество, это будут четыре времени года, или четыре времени дня. Либо, лучше, страстная неделя…
Августа: Нет-нет!.. Мне больше понравится дневной цикл: восходящая заря, знойный полдень, весёлый вечер и благоухающая ночь. Пожалуйста, опишите летний неаполитанский день под сенью курящегося Везувия.
Чимарозо: Грациозо, каприччиозо, джокозо, аморозо… Гм… Снова, ваше высочество, проклятое аморозо.
Августа: Аморозо это любовь, а любовь – волшебная сказка! Маэстро, вы читали сказку «Королева голкондская» кавалера де Буффлера?
Чимарозо: О нет, не имел такого удовольствия, ваше высочество. Зато я читал партитуру оперы по этой легенде на музыку парижского маэстро Монсиньи.
Августа: Оперы «Алина»? О, как я хотела бы услышать её! Ведь сказка мне так сильно понравилась, что читаю ей вновь и вновь, находя в этом много утешения. Бедная героиня! Лишь благородный характер и глубокое благочестие помогли ей возвыситься. Став королевой, она упразднила серали, повелев подданным жениться только по любви и жить парами, как то устроил наш господь.
Чимарозо: И опера маэстро Монсиньи также прекрасна, ваше высочество. Вы хотите, чтобы я исполнил арии из неё?
Августа: Сделайте одолжение, маэстро, если то возможно. Но мне также хотелось бы, чтобы в вашей новой сонате была зримой тяжёлая и счастливая судьба Алины, королевы голкондской.