Две главные метафоры
Шрифт:
Ренессанс, который вопреки расхожему суду был не столько возвратом к классической древности, сколько ее преодолением, не мог миновать проблему сознания.
На самом деле образ вощеной дощечки плохо согласуется с фактом, который берется объяснить. После того как печать вмята в воск, перед нами равно очевидные печать доставленный ею оттиск. Одно с другим можно сравнить. Иное - в случае в Гуадаррамой: нам доступен лишь ее отпечаток в сознании, но не она сама. Будь это галлюцинацией, качество изображения осталось бы тем же. Потому заявлять, будто предметы существуют вне и помимо нашего сознания, весьма рискованно. У нас нет о них других авторитетных свидетельств, кроме собственного разумения, когда мы их видим, воображаем, обдумываем. Скажем иначе: факт, что предметы
Строго говоря, сознание, разумение - понятия родовые. Есть множество разных форм сознания: зрение и слух, то есть восприятие, не то же, что воображение или чистая мысль. Античная философия выделяла прежде всего восприятие: посредством его предмет и в самом деле как бы приходит к субъекту со стороны и оставляет на нем оттиск. Новое время сосредоточилось, напротив, на воображении. Когда сознание работает в режиме воображения, не предметы приходят к нам по собственной воле - это мы вызываем их. Больше того, мы черпаем в этом бодрость духа, чтобы из самых мрачных нелепостей создавать юных кентавров, летящих, распустив на призрачном весеннем ветру щетки и гриву, вслед за неуловимыми белокожими нимфами. С помощью воображения мы творим и рушим предметы, делим и перетасовываем их. А потому содержание мысли не может войти в нас извне, мы должны извлечь его из собственных глубин. Сознание - это творчество.
Современная эпоха явно предпочитает способность воображения. Гете видит в "вечно беспокойной, вечно юной дочери Юпитера Фантазии" триумф мироздания. Лейбниц сводит реальность к монаде, чья суть - в стихийной мощи представлений[10]. Кант создает систему, ось которой - Einbildungskraft, воображение[11]. Шопенгауэр заключает, что мир - это наше представление, грандиозная фантасмагория, призрачная завеса образов, которые творит сокровенное космическое желание[12]. А молодой Ницше обнаруживает в мироздании всего лишь театральную игру скучающего бога: "Мир - это сон и дым перед глазами того, кто от века не знает покоя".
Судьба личности в корне переменилась. Как в восточных сказках, нищий проснулся принцем. В конце концов Лейбниц присваивает человеку имя un petit Dieu[13]. Кант возводит его в сан верховного законодателя Природы[14]. И, как всегда не знающий меры, Фихте не согласен на меньшее, заявляя: "Личность - это все"[15].
КОММЕНТАРИЙ ДВЕ ГЛАВНЫЕ МЕТАФОРЫ
К двухсотлетию со дня рождения Канта
(Las dos grandes metaforas. En el segundo centenario del nacimiento de Kant).
– O. C., 2, p. 387-400.
Написано в 1923 или в 1924 г. Включено в сборник "Наблюдатель-IV" (1925), в раздел философских исследований. Является основной работой Ортеги, в которой он пытался реставрировать и осовременить, придав им научный вид, представления Платона о метафоре как о символическом понятии, отражающие неразрывность идеи и материи в его мышлении (см.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Высокая классика. М., 1974, с. 256 и дальше).
[1] Рассуждения Аристотеля о метафоре (в "Поэтике", "Топике", "Второй аналитике", "О софистических опровержениях") свидетельствуют, что в целом он негативно относился к использованию этих "переносных" или "несвойственных" имен, допуская, что они могут быть удобными для торжественных речей или для того, чтобы упреждать опровержения в отношении некой высказываемой
– Соч., т. 2, с. 514, 463). Правда, в "Поэтике" он однажды замечает, что "пользование метафорой свидетельствует о даровании того, кто ими пользуется: чтобы хорошо переносить (значения, нужно уметь) подмечать сходное (в предметах)" (1459 а; соч., т. 4, с. 672).
[2] Собраться на песчаном берегу (франц.).
[3] "Вообще же ученые-пифагорейцы придают большое значение числу, поскольку в соответствии с этим последним строится природа целого. Поэтому они и восклицали всегда: "Числу же все подобно..." (Секст Эмпирик. Соч., т. 2. М., 1976, с. 167). Отождествление чисел с вещами характеризовало начальный этап пифагореизма, эволюционировавшего затем к абсолютному идеализму Платона.
[4] Республика была провозглашена в Китае в 1911 г.
[5] Сократ в "Теэтете" сравнивает человеческую память с "восковой дощечкой": подкладывая ее под ощущения, мы "делаем оттиск" того, что хотим запомнить из виденного, слышанного и нами придуманного (Платон. Теэтет, 191 с-е.
– Соч., т. 1, с. 292). Аристотель сравнивает ум с "дощечкой для письма": пока на ней ничего не написано, ум ничего и не мыслит (Аристотель. О душе. 429-34-430 a1.-Соч., т. 1. М" 1975, с. 435).
[6] "...Мнение их таково, что жить нужно в простоте, есть в меру голода, ходить в одном плаще" (см.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979, с. 268, 202, 241, 242).
[7] "...Душа есть как бы рука: как рука есть орудие орудий, так и ум форма форм, ощущение же - форма ощущаемого" (Аристотель. О душе, 431 в 25-43 а 2.
– Соч., т. 1, М., 1975, с. 439-440).
[8] Рассуждения, размышления (латин).
[9] Я сам, который не есть "я", а есть вещь, которая мыслит (франц.). Понятие cogito вело Декарта к утверждению субстанциональности существования непротяженной, мыслящей души: Ортега верно отмечает "вещность" мышления у Декарта, что, собственно, заставило последнего направить свое мышление через понятие бога к идеализму и метафизике (см.: Ляткер А. Я. Декарт. М., 1975, с. 114, 115).
[10] "...Всякая монада есть живое зеркало, наделенное внутренним действием, воспроизводящее универсум со своей точки зрения и упорядоченное точно так же, как и сам универсум" (Лейбниц. Начала природы и благодати, основанные на разуме.
– Соч., т. 1, с. 405; Его же. Монадология, 62.
– Там же, с. 424).
[11] Указание на место в системе Канта концепции продуктивного творческого воображения (Exhibitio originario. Einbildungskraft) (см.: Кант И. Соч., т. 6. М., 1966, с. 402-410).
[12] А. Шопенгауэр усматривал в представлении первый факт ("занавес") сознания. Его главный труд-"Мир как воля и представление" (Die Welt als Wille und Vorstellung. Lpz., 1819).
[13] Маленький бог (франц.).
[14] Ортега упрощает мысль Канта, который различает так называемые объективные законы свободы (они указывают, что должно происходить, хотя бы и не происходило) и законы природы (говорящие о действительно происходящем). Законы свободы соотносительны воле и потому есть практические законы. В практической области нам безразличны последние (предельные) детерминанты нашего разума (то есть его природы или несвободы). Устраняясь от выяснения причинности нашей свободы, мы полагаем саму практическую свободу как одну из ее естественных причин. Размышление о причинности абсолютной, трансцендентальной свободы неминуемо приходит, заключает Кант, в противоречие с природной причинностью и, таким образом, является проблемой (см.: Кант И. Критика чистого разума.
– Соч., т. 3. М., 1964, с. 659-660).
[15] На самом деле "все" в философии Фихте есть не только то, что Я "полагает" и что тем самым становится свершившимся фактом (Tatsache), но и то, что Я "противополагает" себе, то есть не-Я. Для Фихте важно подчеркнуть, что абсолютное Я есть именно совершающееся действие (Tathandlung), деятельность, то есть нечто всегда не тождественное себе (см.: Фихте И.-Г. Избр. соч. Т. 1. М., 1916, с. 54).