Две королевы
Шрифт:
— Да, да, сеньор, можете на нас положиться, поспешим же, прошу вас!
Нельзя больше затягивать дуэль, начнем поскорее.
Хотя адмирал и владел собой, он все же оглядывался, будто искал кого-то. Заметив в купе деревьев двух человек, он вздохнул; когда же они повернулись в его сторону, адмирал узнал их — это были совсем не те, кого он ожидал. Однако двух наблюдателей увидели и его противники.
— Внимание, сеньоры! Будем вести себя достойно, — сказал Сан-Эстебан, — мы здесь не одни. Вон там стоят принц Дармштадтский и граф фон Мансфельд, они пришли, чтобы оценить испанскую храбрость… Господин адмирал, защищайтесь, пожалуйста, Сифуэнтес готов к нападению.
Шпага
Два придворных стража, альгвасил и два дворцовых оруженосца бросились разнимать дуэлянтов, восклицая:
— Именем короля, сеньоры, прекратите!
— Я был в этом уверен, — бросил Сифуэнтес.
— Именем ее величества королевы!
— Ничего не получилось! — добавил Сан-Эстебан. — Да еще на глазах иностранцев! Но он заплатит нам за это.
Шпаги вернулись в ножны, адмирала, так же как и подошедшего принца Дармштадтского, которого известили о происходящем, попросили следовать за стражем во дворец, где, как им сказали, их ждет королева. Графу де Сифуэнтесу велено было идти вместе с ними.
— Господин де Водемон, — обратился к князю Сан-Эстебан, — это ваших рук дело: вы умеете подготавливать события и улаживать их, я вас поздравляю.
— Его величество категорически запрещает вам устраивать новую дуэль, сеньоры, — перебил его альгвасил, увидев, как они враждебно настроены друг к другу. — Возвращайтесь к себе, прошу вас, и помните, что за вами наблюдают.
Пришлось разойтись: главных действующих лиц драмы сопровождали в это время к королеве, и каждый из них вел себя при этом по-своему. Принц Дармштадтский и Сифуэнтес были вне себя, а адмирал о таком исходе дуэли мог только мечтать. Он полагал, что доказал свою готовность драться и при этом сохранил жизнь и уважение света. Уловка оказалась простой и легко осуществимой, к тому же надежной. Князь Водемонский отправился к г-же фон Берлепш, главной интриганке при дворе. Он рассказал ей все якобы для того, чтобы услужить королеве, чье имя оказалось замешанным в эту историю. Берлепш не замедлила предупредить Анну Нёйбургскую об этой ссоре, преследуя двойную цель: граф фон Мансфельд настоятельно рекомендовал ей обращать внимание королевы на недостойные поступки адмирала; лучшего случая для этого и быть не могло: теперь или никогда.
Узнав о дуэли, причина которой была связана с нею, королева поклялась, что поединок не состоится и добилась приказа, чтобы дерущихся разняли; она действовала так по праву женщины и королевы, чтобы положить конец опасному спору, от которого могла пострадать ее репутация, а ее друзья рисковали поплатиться своей жизнью.
Мы видели, что из этого вышло. Едва королеве доложили о прибытии сеньоров во дворец, как она приказала привести их. По великой случайности Анна была одна: королева-мать серьезно заболела и находилась в своем загородном поместье, расположенном на пути в Толедо; король на два дня поехал к ней, поскольку мать не хотела, чтобы он приезжал с невесткой. (Женщины не очень любили друг друга. Анна ревновала свекровь к королю и была слишком искренней, чтобы не обнаруживать, как малоприятны ей встречи с нею.) Адмирал, принц Дармштадтский и Сифуэнтес были допущены к королеве в ту минуту, когда она собиралась идти к мессе. Анна Нёйбургская была, как известно, красива. Но после приезда в Испанию ее красота изменилась: черты ее лица подернулись пеленой печали, глаза утратили выражение покоя и безмятежности. Любовь, поселившаяся в ее сердце, уверенность в том, что это чувство навсегда останется безответным, стали причиной неизлечимой меланхолии.
По-прежнему белолицая и цветущая, как букет ландышей или роз, Анна, тем не менее, сильно похудела. Ее стан приобрел гибкость и грацию, которых ей, пожалуй, недоставало в ту пору, когда она была пухленькой дочерью Германии. В тот день на ней была длинная черная вуаль — по правилам этикета королеве не полагалось носить мантилью, и Анна набросила на себя эту кружевную накидку, наполовину скрывающую ее фигуру. Отсутствие короля, его визит к матери огорчали ее. Еще на один день король будет лишен забот, которыми она окружала его с такой искренней нежностью, или эти заботы возложит на себя другая.
Только одна утешительная мысль пришла в голову Анне: королева-мать любила сына не так сильно, как она его; Карл, которому так дорога искренняя привязанность, почувствует разницу и затоскует о супруге.
Королева вошла в зал, где ее ожидали сеньоры; при виде их на лице Анны отразилось больше печали, чем обычно.
— Кузен, сеньоры… — сказала она, — я не предполагала, что буду принимать вас сегодня таким образом. Мне всегда доставляло большое удовольствие видеть вас, но в настоящую минуту к этой радости примешивается боль и неловкость. Мне все известно, сеньоры…
Трое мужчин опустили головы, не выдержав строгого и гордого взгляда этой молодой женщины, обладающей бесспорным правом оградить себя от неучтивых кавалеров.
— Я королева, я женщина, я чужеземка, и в этой стране у меня есть право на уважение со стороны любого порядочного человека, а прежде всего с вашей стороны, мой кузен, поскольку вы представляете здесь мою семью. Я не осуждаю ни ваших развлечений, ни ваших друзей: вы молоды, свободны, и ничто не мешает вам веселиться, пока вашего присутствия не требует служба королю. Но мое имя не может и не должно упоминаться в этой связи; я живу во дворце уединенно, вдали от мирской суеты, желая слышать только то, что мне положено знать по моему положению, так зачем же намеренно обращать всеобщее внимание на то, что я молода и что сеньоры, близкие ко двору, настолько пренебрегают должным уважением ко мне, что позволяют себе упоминать мое имя во время застолий и оргий?
— Ваше величество… — заикнулся принц.
— Я повторяю вам, что знаю все, сеньоры, все, господин адмирал. Тот человек, кому вы подражаете, никогда бы не произнес тех слов, которые приписывают вам; несмотря на мои дружеские чувства к вам, адмирал, на ту благосклонность, что я оказываю принцу Дармштадскому, и на мою симпатию к графу де Сифуэнтесу, всем вам я скажу одно и то же. Вступаться за королеву столь же непозволительно, как обвинять ее. Не вам подобает делать это, и в будущем, если вы не хотите быть изгнанными с глаз моих, я запрещаю вам оказывать мне какое-то иное внимание, помимо положенного королеве, супруге вашего повелителя. Неприлично выставлять напоказ чувства, которые я отвергаю и не признаю. Тем самым вы можете запятнать мою честь с большей легкостью, чем честь ничтожнейшей женщины королевства, и если вы мои друзья, то должны предоставить неопровержимые тому доказательства.
Все трое, устыдившись ее слов, упали на колени.
— Встаньте, — продолжила королева, — я прощаю вас; однако более не ждите от меня снисходительности, в следующий раз ее не будет. Оставайтесь для меня теми, кем я позволяю вам быть, ни больше и ни меньше. Докажите, что вы верны и преданы мне. Мне необходимы друзья. Вокруг меня и против меня плетутся интриги; предатели есть даже среди моих слуг! Не вынуждайте меня изгонять вас, людей, пользующихся моим доверием, но, если подобное повторится, я сделаю это непременно.