Две коровы и фургон дури
Шрифт:
— Я очень устал…
— Немудрено, сынок.
— Тебе удалось хоть немного поспать?
— Только час.
— Можешь покемарить здесь, пока мы едем.
— Спасибо, — сказал я, закрыл глаза и через секунду провалился в сон.
Во сне я видел говорящих коров и деревья с ногами, которые бродили от одной долины к другой. Облака ложились мне на лицо и заползали в рот, они пахли коровьими лепешками и молоком. Молоко лилось рекой, сливки бурлили, картошка дождем падала с небес… Я проснулся, вскочил и увидел, что мы заехали на парковку за полицейским участком.
Мне
— И что же ты делал в поле в половине двенадцатого ночи?
— Мистер Эванс попросил меня проверить, все ли в порядке со стадом. С коровами.
— Мистер Эванс, твой хозяин?
— Ну да.
— А почему он попросил тебя?
— Ну, мы всегда так делаем. Проверяем, все ли коровы на месте.
— Итак, ты пошел проверить коров. И что ты сделал потом?
— Я увидел в лесу свет. Свет фонарей.
— Почему ты решил, что это фонари?
— Потому что они светили лучами, — сказал я. — Это же и так ясно. — Я рассказал им про голоса, крики, про тени часовых и про другие, более темные, глубокие тени.
Поллок задавал вопросы медленно, доброжелательным тоном. Он был худой, с рыжими волосами и чисто выбритым лицом. Когда я говорю, что задавал вопросы доброжелательным тоном, я имею в виду, что все остальное в нем меня тревожило. Мне казалось, что в любую секунду он может выключить притворную доброжелательность и включить злобу, пустить в ход свои кулачки, чтобы наставить синяков там, где не видно. Его маленькие зеленые глаза глядели на меня не мигая, и сидел он неподвижно, как монах. Пока шел допрос, второй полицейский, Браун, пялился на меня не отрываясь, а под конец наклонился вперед, задумчиво потер подбородок и сказал:
— Это и есть твоя версия?
— Да, — сказал я удивленно.
— А ты все нам рассказал?
— Конечно, — сказал я, — а что?
— Просто мне кажется, Эллиот, что ты что-то скрываешь. Чувство такое.
— Я рассказал все, что видел.
— И ты не узнал этого повешенного? Никогда раньше его не встречал?
— Нет, не думаю.
— Не думаешь? Полчаса назад ты говорил другое. — Браун снова наклонился вперед. Он играл не так хорошо, как Поллок, слишком прямолинейно и предсказуемо. Он вообще меньше следил за собой, в отличие от Поллока, и успел порядком раздобреть. Мордатый, губы жирные, а глаза стали, как у всех стариков, слезливые и отрешенные, может быть, потому, что они слишком много повидали в жизни и хотят на покой.
— Ну, знаете… — промямлил я.
— Нет, не знаю. Тебе придется объяснить.
— Может быть, я видел его в баре или еще где-нибудь.
— Может быть, ты видел его в баре или еще где-нибудь?
— Ну да. Типа в магазине.
— Типа в магазине?
— Ага.
— А в каком магазине?
— На почте. В Гринхэме.
— Так где же ты его видел — в баре или в магазине?
Я так устал, что слова сами выпали у меня изо рта. Я не мог их остановить.
— В баре, — сказал я не думая.
— Так, значит, ты видел его раньше?
— Может быть.
Браун наклонился ко мне. Он протер глаза, но лучше они от этого не стали. От него пахло кофе, сигаретами и мокрой шерстью.
— Ах, Эллиот, Эллиот. Может быть, а может быть, и нет. Хватит врать, говори правду, понял?
— Я устал.
— Представь себе, мы тоже.
— Хочешь кофе? — спросил меня Поллок.
Я не очень понимал, что он от меня хочет, но на всякий случай сказал:
— Да, спасибо.
— С сахаром?
— Одну большую ложку.
— Сейчас принесу.
Браун наклонился вперед и сказал:
— Допрос прерван в 11 часов 16 минут, 17 августа 1976 года, — и выключил магнитофон.
Поллок пришел назад с чашкой кофе, поставил передо мной на стол и спросил:
— Курить хочешь?
— Нет, спасибо.
— Не возражаешь, если мы закурим?
Я покачал головой, и в течение следующих десяти минут мы сидели молча в маленькой комнате среди клубов сизого дыма. Мне казалось, что мир стал светлее, подернулся дымкой и выцвел. В ушах у меня загудело, глаза начали слезиться. К тому времени как детективы досмолили свои сигареты и снова включили диктофон, я уже плавал среди вертящегося вокруг меня смутного и полузабытого: ряды кустов в парнике, стеклянные глаза повешенного, его хриплый голос, висящие в гараже пучки конопли, висящее тело среди леса, скрип веревки, коровы, спящие на лугу, мои собственные спящие глаза, запах трейлера и навоза, хиппи в баре, мистер Эванс в своем жилете…
— Эллиот?
— Эллиот!
Вздрогнув, я открыл глаза:
— Простите, я, кажется, отключился.
— Допрос возобновлен в 11 часов 31 минуту, 17 августа 1976 года, — сказал Браун.
— Просто расскажи нам, как все было, без вранья, и мы тебя сразу же отпустим, — добавил Поллок. На секунду улыбка слетела с его лица, и я увидел мелкие зубы. Они были белые и отполированы до блеска, как пастилки мятной жвачки.
— Я не вру, — сказал я.
— Но ты, может быть, видел убитого в баре. В каком баре?
— В «Глобусе». В «Глобусе», в Эппли.
— Он был один?
— Не помню.
— Уж постарайся вспомнить!
— Не могу.
— Постарайся, я сказал! — Улыбка совсем исчезла с лица, и Поллок наклонился ко мне, а Браун тоже наклонился вперед, так что мне совсем расхотелось допивать кофе.
— Мне кажется… кажется, он был с человеком в костюме.
— Человеком в костюме? Что еще за человек?
— Такой лысый чувак…
— Что? Лысый чувак в костюме?
— Да.
— Что же, теперь круг сужается. Ладно, о чем они говорили?
— Да не знаю я! Я не слышал!
— Кто еще был с ними?
— Никто, — сказал я и тоже наклонился вперед, пока головой не коснулся стола.
— Ладно, ладно, не умирай.
— Я устал.
— Конечно устал, никто и не спорит. Ну хорошо, Эллиот, так и быть, мы отпустим тебя домой, поезжай и поспи немного, но нам придется снова тебя вызвать.