Две кругосветки
Шрифт:
— Хыть! — Лисянский весь напрягся, делая вид что обеими руками поднимает вверх тяжёлые гири. — Швунг жимовой [43] ?
— Точно! — скромно подтвердил Крузенштерн.
Оба захохотали.
Потолковали о делах насущных. О купцах, к которым знающие люди рекомендовали обратиться за поставками провизии. О месте сверки хронометров. О предстоящем визите к губернатору острова, маркизу де-ла-Каза Кагигал, который они должны были нанести вместе с посланником Резановым. Договорились и о том, что сегодня Лисянский обедает на «Надежде».
43
Швунг
Лисянский уже заторопился на свою «Неву», когда Крузенштерн, кивнув в сторону изрядно разбитого американского брига [44] , стоявший на якоре неподалёку, заметил:
— Крепко же их потрепало!
Лисянский задержался. Нельзя было не рассказать, чего они избежали, отказавшись от мысли зайти на Мадейру, и отправясь прямиком к Канарским островам.
— Вчера капитан этого брига гостил на «Неве», — сообщил он, с сочувствием глядя на истерзанное судно. — По его словам, на Мадере дней десять тому назад был жесточайший ураган. Что творилось! Дома сносило ветром. Почти все стоявшие на рейде корабли разбросало по берегам. Бриг американца сорвало с якорей и потащило на скалы. А это же верная гибель! Но им повезло — ветер сменился буквально в последний момент. Видно, капитан в рубашке родился…
44
Бриг — двухмачтовое парусное судно.
Крузенштерн слушал молча, и на скулах его ходили желваки.
— Слава богу, что мы сами не зашли на Мадеру! Или, лучше сказать, противный ветер не пустил нас к этому острову.
Лисянский согласился:
— Да, Мадера могла бы стать пределом нашего плавания…
Вдруг, словно вспомнив о чём-то приятном, Крузенштерн весело прищурил свои серые, цвета родной балтийской волны, глаза.
— А мы, Юрий, несколько дней назад подобрали в море мальчика. Он держался за обломок мачты… Видимо, и его судно стало жертвой этого урагана. А он, видишь ли, жив остался…
И Крузенштерн тепло улыбнулся.
Купец Армстронг пригласил посланника Резанова пожить в его доме на берегу, и тот немедля туда переехал. А кроме того, в доме Армстронга ежедневно устраивались вечера с танцами и угощением для российских гостей.
Офицеры «Невы» и «Надежды» с радостью посещали гостеприимный дом. На увеселительные вечера брали и обоих кадетов Коцебу, чем те были весьма довольны.
Отзывчивый и дружелюбный Мориц хотел уговорить, чтоб взяли и Русю, но тот сам не выразил ни малейшего желания. Он часами молча сидел на палубе, часто в обнимку с корабельным спаниелем, любимцем Крузенштерна. Спаниель, который обожал, когда ему чешут промеж ушей, укладывался обычно рядом, и, с удовольствием подставлял кудлатую голову, умильно поглядывая на мальчика своими умными добрыми глазами.
Мориц, слегка разочарованный тем, что ему пока так и не удалось растормошить Русю, поехал на берег в компании с одним Отто. На вечерах у Армстронга из их с Отто ровесников присутствовали только девчонки — дочери хозяина.
Поначалу кадеты напускали на себя важный вид, кисло косились на флиртующих с дамами офицеров, украдкой лопали пирожные и смирно слушали девичье пение под звуки фортепиано. Аплодировали — Отто сдержанно, вежливо улыбаясь, Мориц — восторженно, отбивая ладони и крича неизменные браво и бис. Между пением и ужином Отто, подняв бровь, вёл, запинаясь, светскую беседу перемежая английские, немецкие и русские фразы. Мориц только улыбался и кивал. Девочки половину не понимали, но кокетливо моргали, накручивали локоны на указательный палец,
Потом кадеты окончательно освоились, распрыгались и расшалились. Девчонки заливались хохотом, забыв моргать и кокетничать, Мориц корчил уморительные рожи, Отто показывал пантомиму «Спаниель Крузенштерна и мухи». Было весело, и расставаться совсем не хотелось.
Но настало время отправляться в путь.
Отто и Мориц увозили с собой по кусочку лавы, выброшенной во время извержения спящего ныне Тенерифского пика и по кружевному платочку на память.
Лисянский тоже уезжал не с пустыми руками. Госпожа Армстронг подарила ему редкие раковины, привезённые на Тенерифе с Ямайки. При любом упоминании о г-же Армстронг Лисянский принимался меланхолически приглаживать свои кудрявые волосы, и взгляд его живых блестящих глаз становился каким-то туманным. Учитывая, что больше никто от этой очаровательной дамы не получил сувениров на память, можно было предположить, что, вспоминая его густую львиную гриву, она также теребит кружевной платочек и вздыхает печально.
Что касается остальных, то кроме Лисянского счастливым обладателем тенерифских даров оказался посланник Резанов. Ему на приёме у губернатора поднесли прекрасно сохранившуюся мумию и, в придачу к ней, две ноги «старинных жителей» Тенерифа.
«Видимо, здесь издревле владели искусством бальзамировать, — прокомментировал Резанов полученные дары, — и погребали тела умерших в таких местах, где сама природа сохраняла их от истления.»
Ноги были почерневшие, но в целом — как новенькие, учитывая их почтенный возраст. Разумеется, дарителем в этом случае руководила не любовь, а дипломатия. Тем не менее, не вздыхать, глядя на эти мумии, было невозможно.
Печально вздыхал также Мориц Коцебу. Мумии его не трогали, но Дельфина! Младшая дочка госпожи Армстронг, юное и прелестное создание, вот кто пленил сердце бедного Морица.
Дамы стояли на пристани, и махали платками вслед отплывающим «Неве» и «Надежде».
После того, как отгремели выстрелы прощального салюта, Мориц, весь в слезах, полез на мачту.
— Прощай, Дельфина! — орал он оттуда что было мочи, и махал рукой.
Когда корабль отошёл на порядочное расстояние, Мориц шмыгнул носом и утёрся плечом. Мигая мокрыми слипшимися ресницами, трагически прошептал: — Прощай, любовь моя! — И, кусая распухшие губы, полез вниз.
Отто, всё это время стоявший внизу, глядя на брата, сделал усилие, чтобы не расхохотаться.
Руся, в отличие от старшего Коцебу, смотрел на Морица без иронии, с нескрываемым сочувствием — не как на полоумного, но как на человека, подхватившего тропическую лихорадку.
Отто же не мог успокоиться. Отойдя подальше, он всё же прыснул в кулак, поперхнулся, покраснел, до слёз закашлялся.
— О, кругом слёзы! — переводя взгляд с одного брата на другого, удивился лейтенант Ромберг.
— Это лучше, чем если бы кругом были мумии, — иронически ухмыльнулся граф Толстой, с праздным видом отиравший спиной деревянный шпиль [45] для вытягивания якорных цепей. И, скосив глаза на посланника, он вдруг заговорщически подмигнул Ромбергу.
— Не дай бог! — искренне ужаснулся Ромберг и почему-то покраснел.
Глава 25. Во власти пассата
Покинув Канарские острова, «Надежда» и «Нева» пересекли Северный тропик и, наконец, оказались во власти благодатных северо-восточных пассатов.
45
Шпиль — большой ворот с вертикальной осью, служащий для подъёма якоря и выбирания швартовных концов.