Две недели до Радоницы
Шрифт:
– Где он его нашел? Сказал, где убежище? Вы там проверяли? – начал я пытать вопросами Бориса.
– Не поведал. Молвил тильки, что нашел его в горах. Кламал, ясно.
– А где он сейчас?
– Как где? В вязании сидит.
– Так надо его допрашивать! Борис, если он что-то знает, то…
– Розумею, Андрейка, розумею, – поспешно сказал Борис, – Умолвимся так – как выбьем из него что, сразу дам те знать. Маэшь телефон?
И мы обменялись номерами. Борис вдруг прищурился, глядя на портсигар, беззвучно задвигал губами, а потом расхохотался. Ткнул пальцем в надпись под гравировкой.
– Розумеешь, что написано? Такого не можешь читать, да? Написано… как это точно по-русски? А! "На меня же смотрят все женщины деревни".
После этого разговора Борис посерьезнел. Сказал, что ему пора возвращаться на пост и свернул трапезу. Но с пустыми руками уйти я не мог, так что к машине вернулся с огромной торбой еды.
– Я таких границ не встречал, – усмехнулся Дима, открывая багажник, – Где тебя нагружают, а не грабят.
Мама курила на заднем сидении.
– Андрей, прости, – сказала, понурившись, – Не сдержалась. Столько лет прошло – а я все не могу сдержаться. Глупо до жути.
– Я уверен, у отца была причина так поступить, – сказал я, – Возможно, он думал, что вернет ее обратно.
– Но тогда почему не вернул? В 2000-м взяли бандитов, посчитали сокровища, а статуэтка где?
– Возможно, поэтому он пропал. Она попала в другое место, за границы Нагоры – вот он и искал ее.
– Ох, Андрей, хотела бы я в это верить…
Дима завел двигатель, и мы, наконец, въехали в Нагору. Дом бабушки находился в деревне неподалеку от польского приграничья, в регионе под названием Подхала. «Пума» теперь катила под горку, по обе стороны виднелись лишь уходящие ввысь скалы да цепляющийся за клочки земли у дороги сухой кустарник. Через некоторое время горы исчезли, и нашим глазам открылась долина, сверкавшая россыпью зеленых лугов. Вдалеке виднелись белесые точки – стада овец и коз. Косматыми бочками на косых полях лежали тюки скатанного сена. Почти открыточная идиллия.
Глядя в окно, я вспоминал беседу в домике коменданта. Разговор с Борисом не давал покоя. Неужели это могло быть правдой – отец здесь, в Нагоре? И что за новая банда объявилась? Борис не выглядел сильно взволнованным по этому поводу. В любом случае, это наверняка не сравнится с тем, что творило «Чорно сонце». Мой отец – настоящий герой. Не скрою – когда Борис так сказал, я почувствовал гордость за Збигнева. И за то, что я – его сын.
***
Мое самое яркое воспоминание о бабушке – как мы однажды вместе собирали трускавки 4 . На ее огороде каждый год в конце мая распускались пышные заросли, и были это самые вкусные трускавки во всей Нагоре. Ребенком я мог часами ползать под сенью огромных листьев, выискавая спелые ягоды. Я никогда не торопился. Сочную, чуть кисловатую, мякоть трускавки можно было смаковать несколько минут. Обычно я собирал небольшую корзину, а сам съедал в два раза больше этого объема. После, разморенной солнцем и едой, я часто дремал на скамейке в саду, пока бабушка меня не находила. "Любишь ты трускавки" ласково говорила она, щекоча мне подмышки. «Бабчя, бабчя! – кричал я, – А почему трускавки маленькие? Я хочу большие!" А она мне отвечала: "То ведомо почему. Брат-солнце не хочет сильно светить". Прикладывала ладонь ко лбу и указывала на небо. Сквозь плотные облака пробивались редкие лучи. Так бывало каждую весну. «А почему он не хочет светить?» – упрямо продолжал я. «То ему одному ясно, почему, – смеялась Веслава, – Точно волнуется за нас, людей». Она брала корзинку и шла в дом, а я скакал за ней, босоногий и загорелый, повторяя: «Почему Брат-солнце не светит?!».
4
Клубника
О похоронах не хочется много рассказывать. Мы приехали к дому, где нас уже ожидал служащий похоронной конторы. Пришли соседи и друзья бабушки из Подхалы. Все в белых одеждах, а женщины – с намитками на головах. Их было немного, и я никого не знал. Я спросил работника, где мои родственники. Он с безразличным видом лишь покачал головой: «Звонили всем. Пришли только вы». Мы подождали несколько часов, но никто так и не появился. Работник сказал, что его время ограничено и нужно бы отправляться.
На кладбище, у могилы, каждый сказал небольшую речь. Кто-то молчал, некоторые плакали. Из меня слова не шли – кажется, наговорил какой-то ерунды. Во всем этом собрании не было ни веса, ни значения. Словно не настоящие похороны, а репетиция. Я не чувствовал ни скорби, ни печали. И я очень любил бабушку. Однако в последний путь ее должна была отправлять вся наша семья, а не три человека. Да еще приехавших за несколько тысяч километров отсюда.
– Прошу выбачить, вы являетесь семьей Веславы?
Спрашивал молодой парень в строгом черном костюме. В руках он держал внушительных размеров красную папку из кожи. Я кивнул. Он сразу спросил:
– Молвить по-нагорски або по-российски?
– По-российски, пожалуйста, – ответила мать. – Чтоб мы все понимали.
– Замечательно. Дело касается завещания, оставленного Веславой…
– Стоп. Какого завещания? – вмешался я, – Я знаю законы Нагоры. Дом переходит по крови следующему родственнику – вот и все. А вы шарлатан какой-то.
Парень в костюме принял оскорбленный вид. Ненадолго – вскоре он стал трагично вздыхать:
– Да, так было ранее, в дикие для нашего края времена. Полагаю, вы давно не были в Нагоре, раз мыслите в таких примитивных понятиях. Однако год назад, на основе децизии Великого совета, было решено привнести порядок в хаос обывательской жизни.
Он раскрыл папку и достал несколько документов, заверенных печатями. Текста было много, и нотариус услужливо нашел для нас нужные строчки.
«…Следуя программе развития государства Нагора, Великий совет одобряет ввод программы обновления жилья «Из вески в столицу», предложенный коммерческой организацией Sun & Son… Каждый житель следующих населенных пунктов – Подхала, Купавы, Паленица – обязан узаконить свое право владения домом, а также составить договор наследования недвижимого имущества. Дома, а также другие постройки, жители которых не узаконят свой статус или не укажут субъекта наследования, переходят в полное владение коммерческой организации Sun & Son».
Звучало вроде законно. Хотя я ничего не слышал об этой компании – Sun & Son. Но раз так решил сам Великий совет, то я, как нагорец, должен был подчиниться. Мы снова достали паспорта.
– Только русские? – спросил нотариус, листая книжечки. – Лишь нагорцы имеют право наследовать жилье в крае.
– Спокойно. Я нагорец.
И я показал ему свой паспорт. Могу поклясться, что на лице парня промелькнуло досадливое выражение.
– Замечательно, – сказал наигранно, – Прошу за мной. Я должен озвучить вам наказ Веславы.
Я обратил внимание на странный выбор слов. Нотариус привез нас к дому бабушки.
Это был старинный дом в старославянском стиле, изначально построенный еще в на рубеже XIX-XX веков. В начале 90-х его значительно реконструировал мой отец, недолго после знакомства с мамой. Делал пристройку и улучшал фасад из всего, что попадалось под руку, с усердием и страстью. Результат у него вышел необычный – это было странное смешение дерева, черепицы и кирпича – но я любил этот дом без памяти. Все-таки провел в нем 20 лет жизни.