Две половинки целого
Шрифт:
– Да уж – не без ехидства согласился словесник – Жаль, что не прислали какую-нибудь старушку из глухой провинции.
– Не издевайся, и без того тошно – проворчал директор – Будем надеяться, что как-нибудь обойдется. Хотя я заметил, что некоторые в учительской уже делают на нее стойку.
Слово “некоторые” он подчеркнул, в ответ на что словесник лишь смущенно хмыкнул. Пожурчав еще немного в полном молчании и иссякнув, учителя удалились и я сумел наконец выбраться из западни к бледному от страха верному Ярвинену. Пописать мне так и не удалось (но Ингинену я в этом не признался) и пришлось сдерживать позывы мочевого пузыря до большой перемены. Все время у меня не выходил из головы подслушанный разговор и я гадал о чем же (или, точнее, о ком) в нем шла речь. Пааво я ничего не рассказал, сам не знаю почему.
После перемены у нас должен был быть свободный урок, так как учитель истории и естествознания лежал в больнице с тяжелой формой язвенной болезни. Но вместо дежурного учителя к нам вошел директор с какой-то новенькой. Девушка среднего роста со взрослой стрижкой скромно прятала глаза, а ее платье, хоть и напоминало гимназическую форму, но сильно от нее отличалось: его светло-серый цвет подчеркивал темные волосы и немного смуглый цвет лица. Наверное я неисправимый фантазер, но только мне показалось, что есть в ней что-то саамское, хотя я тогда в этом ничего не понимал, а саамов видел только на картинках. И лишь когда директор пробормотал скороговоркой: “Представляю вам учителя Эклунд, которая заменит учителя Мяки”, мы осознали, что она вовсе не гимназистка. Наша ошибка была простительна, ведь госпоже Эклунд с трудом можно было дать ее двадцать лет. Но как выяснилось очень скоро, наша новая учительница только на первый взгляд казалась застенчивой, а ее молодость не означала отсутствие опыта. То ли ее неплохо обучили на курсах, то ли сказался характер, но в течении первого же дня она добилась железной дисциплины. Сложнее всего ей было с нашими девицами, которые попробовали встретить ее в штыки, но быстро эти штыки обломали об ее спокойствие и непреклонность. С парнями у нее тоже возникли проблемы, но то было проблемы совершенно другого плана: мы все поголовно в нее влюбились. Проявлялась эта влюбленность по-разному: одни писали стихи и тайком подбрасывали их на ее пюпитр, другие же, выйдя к доске и глядя на нее, путали имена и даты, тупо утверждая, к примеру, что Густав Ваза и Густав Эриксон были родными братьями, а Густав I – их отцом. И те и другие, разумеется, глядели на нее коровьими глазами. Подозреваю, что нашу учительницу все это забавляло, но по ее лицу ничего подобного нельзя было сказать. Даже застав одного из учеников мастурбировавшим под последней партой, она потащила его к директору все с тем же невозмутимо-учительским выражением на лице. В результате мы страдали всем классом: гимназисты от влюбленности, а гимназистки от ревности. Директор, я полагаю, подозревал, что дело нечисто, но ничего поделать не мог: дисциплина в классе была идеальной. Кстати, некоторые из моих одноклассниц всерьез считали госпожу Эклунд лапландской нойдой, хотя нойды никогда не бывают женщинами. Как видно не один я заметил в ней саамские черты. Вот только глаза цвета светлого изумруда выбивались из образа: не бывает таких глаз у саамов, да и у финнов не бывает.
Конец ознакомительного фрагмента.