Две половинки (Просто о любви)
Шрифт:
Станислава понимала, что именно он не может – не только сегодня, а неизвестно сколько еще приехать к ней…
И все причины, не пускающие Степана Больших к ней, укладывались в тысячи «потому что».
Потому что сейчас он жизненно необходим той женщине и ее семье…
Потому что он не умеет по-другому…
Потому что он не может бросить Веру в такой момент и тем более сказать ей, что встретил другую…
Потому что он не может быть со Стаськой в счастье, в любви, в радости и врать Вере, пусть и не врать, а недоговаривать…
Потому что ничего бы не сложилось у них, если бы он был другим…
Потому что, когда она ломилась к нему в дом за помощью, если бы он отказал или выставил ее, сказав, что устал и это не его проблемы, не возникло между ними ничего – ни магии, ни чуда…
Потому что Стаська любила его только таким, таким, какой он есть…
Всего. Полностью. Степана Сергеевича Больших – мужчину и врача!
А он думал, какая это мука мученическая – отказаться от Стаськи на час, на день, на неизвестный срок, на любое время! После того как преодолел страхи, оставив их прошлому, и только-только соединился с ней!
И о том, что кто-то наверху наказывает его этой мукой за проявленную слабость, за боязнь перемен, за то, что помыслил, что может спокойно и благополучно жить без нее!
И о том, что вот сейчас он отказывается от нее в третий раз!
И пусть на время, пусть ненадолго, и надо как-то объяснить ей ситуацию, и все его «невозможности»…
Но ей предстоит еще раз пережить его вынужденное отступление…
Одной. Без него.
И поймет ли она, простит, примет?
– Степан! – нарушила их молчаливый диалог Стаська, негромко, но твердо. – Ты делай что считаешь нужным и должным. Я понимаю.
У него защипали грозящими слезами глаза. Он зажмурился и сильно зажал двумя пальцами веки.
Черт бы все побрал на свете!
Как ему теперь с этим жить? Кого он предает больше: Веру или Стаську?
– Стаська… – прохрипел он, – я… буду звонить тебе все время!
«Сколько? – безнадежно подумал он. – Месяц, два, три? Звонить, слышать ее и не видеть! Ах, ты ж бога душу мать! Сам, козел, все запутал, теперь вот расхлебываю, да не один! И Стаське приходится!»
А она спросила, как тогда, когда он позвонил из ветреного, холодного, пыльного и негостеприимного Пакистана:
– Тебе там совсем тошно?
– Совсем, – признался он. – Так тошно, что выть хочется!
– Ничего, ты справишься, Больших! – уверила она грустным голосом.
– Я справлюсь, Стасенька, только ты потерпи, пожалуйста! – попросил он.
– Я потерплю, но все равно справляйся скорее, – не удержалась она.
– Я постараюсь, маленькая! – пообещал Степан.
Он посидел, откинув голову на подголовник, заново прокручивая весь разговор. Снова и снова, все слова, до вздоха, до интонации, до молчания – все, что она ему говорила и как – теплея душой, отходя от холодного бессилия, которое ощущал, оказывается, весь день.
Ему хотелось к ней до одури!
Он завел машину и поехал в штаб. Завтра у него по графику дежурство, значит, сегодня надо договориться перенести его на послезавтра.
И опять не со своей бригадой! Чего он очень не любил, разумеется, все ребята у них в конторе замечательные, но свои – это свои!
– Быстро говори, что случилось! – потребовала тетушка.
– У Веры рак, завтра операция, – потускневшим голосом объяснила Стаська, усаживаясь на стул.
– И что? – воззвала к продолжению княгинюшка.
– И Степан, само собой, будет с ней, помогать чем может, и вообще…
– Это, конечно, неприятно, но почему ты в таком отчаянии?
И Стаська объяснила ей все.
– Да… – произнесла спокойным голосом княгинюшка, – любят люди все сами себе запутать!
– Ты о чем? – уйдя в свои мысли, не поняла Стася.
– Да о том, что не вижу повода так отчаиваться!
– А если она умрет? Он же себе вовек не простит! – переживая за Степана, расстроилась Стася.
– Значит, умрет! – жестко заявила княгинюшка. – А он переживет! Он не ее лечащий врач, прохлопавший больного! Перемелется!
– Как ты можешь так говорить! – подскочила со стула от возмущения Стаська.
– Да так и могу! – сурово повысила голос Сима. – Сядь! Не на митинге!
Стаська послушно и демонстративно села на место, подчеркнуто изобразила готовность слушать, положив руки на стол, уставилась на тетку, всем видом излучая несогласие.
– Да, это трагедия, – констатировала Сима жестким тоном. – Но это трагедия не твоя и не твоей семьи и не Степана и его семьи! Это беда чужой женщины и ее родных!
– Но она ему не чужая! Он с ней почти два года встречался! – кинулась защищать Больших Стаська.
– Вот именно: встречался! Если бы она ему была близкая и родная, то давно бы уже не встречался, а жил вместе и растил бы ее сынишку! – И, убавив металла в голосе, княгинюшка продолжила: – Ситуация мало приятная, никто не спорит, но переносить чужие беды и горести в свою семью нельзя! И даже думать не смей впадать в тяжелые переживания и горе! Сочувствовать, молиться за ее выздоровление, если можно и надо чем-то помочь, – да! Обязательно! Но никаких дребежей душевных! У вас со Степаном все только зарождается, начинается, серьезное с мыслями о будущем – вот что ты обязана оберегать!
– Ты меня что, ругаешь? – подивилась Стаська.
– Да! – тоном строгой учительницы сказала Сима. – Что это ты с лица сошла, посерела вся? Да, твой Больших такой – он как врач, как мужчина взял на себя ответственность за случившееся, контроль за ситуацией и винит себя, что недоглядел! Да! Иначе хреновый был бы он врач и мужик хреновый, если бы, посвистывая, мимо прошел! Но ты женщина и обязана думать, как сохранить мир и покой в ваших отношениях, в вашей с ним жизни! И как исцелить его, если все закончится плохо, и как – если удачно! И что это, скажи на милость, ты за разрешения раздаешь?