Две повести - Дочь. Сын
Шрифт:
— Ну что ж, не будем откладывать этого дела. Я сейчас позову сюда Дичкова и вашего сына. Давайте вместе поговорим с ними.
И вот они оба — Саня и Игорь Дичков — стоят в кабинете. Пожалуй, у них одинаковый рост, но Саня худенький, у него фигура высокого, не по годам вытянувшегося подростка.
У Дичкова плотная, сложившаяся фигура юноши. Саня от волнения бледный, губы синие, глаза бегающие, испуганные, даже страдальческие. У Дичкова лицо спокойное, уверенное. Он смотрит как будто открыто, но глаза ни о чем не говорят, в них — пустота. Либо человек умеет глубоко прятать свои мысли, либо он действительно не чувствует за собой никакой вины.
Татьяна Михайловна смотрела на сына и его нового друга и не понимала, что могло объединить этих разных по возрасту и, как видно, по характеру ребят. Зачем Сане такой друг, да и зачем Игорю нужен такой мальчик, как Саня?
Директор обратился к Дичкову:
— Давай, Дичков, рассказывай. Почему прогуливали занятия, где бывали… ну, словом, объясни, как и что.
— А что объяснять? — глядя на Тимофея Николаевича все такими же пустыми глазами, спросил Дичков.
— Как — что? Я же сказал тебе. Почему пропускал занятия?
— Не знаю.
— Кто же знает?
Дичков молчит. Тогда Тимофей Николаевич обращается к Сане:
— Рябинин! Ну, а ты что скажешь?
Саня тоже не отвечает. Тимофей Николаевич сам заговорил:
— Дичков! Когда тебя в сентябре привел сюда твой отец, ты что обещал нам? Помнишь? Тебя исключили из московской школы. Из морского училища ты тоже не по своей охоте ушел. Теперь за старое взялся?
Дичков снова молчит. Молчит и Тимофей Николаевич, ждет. Эти паузы в разговоре, вероятно, были привычны директору, ему часто приходилось вести тягостные беседы. Для Татьяны Михайловны они были мучительны. Ни Дичков, ни Саня не хотели ни о чем рассказывать. Даже на такой вопрос где проводили время, еле удалось выудить ответ. Игорь сказал «гуляли», Саня добавил:
— И в кино ходили.
— А кто тебе деньги давал на кино? — быстро спросил директор Саню.
Саня, еще больше побледнев, уставился в пол. Татьяна Михайловна поняла — больше он не скажет ни слова. И действительно, сколько ни пытался Тимофей Николаевич вызвать Саню на разговор, это ему не удалось. А Дичков продолжал отвечать на вопросы малозначительными, ни о чем не говорящими фразами: «не помню», «не может быть», «я так не думал».
— Вот что, дорогие мои! — сказал выведенный из терпения директор. — Хватит тут резинку тянуть. Дайте мне письменное объяснение своих поступков. Напишите, кто и сколько пропустил уроков, где бывали в это время. Обо всем откровенно. Чтоб завтра у меня на столе лежали ваши объяснения. Утром приходите не в класс, а сначала ко мне. Опомнитесь, пока не поздно. Подумайте, где и в какой стране вы живете! Возьмитесь за ум! Мы поможем вам исправиться. Я надеюсь, что Рябинин скоро поймет и исправится. С тобой, Дичков, труднее. Боюсь, доведешь себя до того, что общество вышвырнет тебя за борт. Да, скажи-ка мне адрес отца.
Вот тут вдруг у Дичкова появилось осмысленное выражение испуга.
— Не надо, Тимофей Николаевич, не пишите! Я исправлюсь.
— Ну вот, заговорил наконец! Ладно, неси объяснение. Ну, а как с матерью?
— Я сейчас пойду к ней в больницу.
— Хорошо, иди.
Татьяна Михайловна была очень расстроена. Она не верила в раскаяние ни сына, ни тем более Дичкова. Они постараются выкрутиться из этой историй, но их дружба сохранится, и Саня увязнет в ней. Она увидела беспомощность директора. Он тоже не нашел ключа к сердцу ребят.
Они долго сидели молча — брат и сестра. У Сани не было никакой охоты рассказывать что-нибудь Ире. Настроения нет, да и какие могут быть разговоры, если всем своим видом Ира показывает, что не хочет с ним иметь никакого дела? «Ну конечно, — думает Саня, — она всегда заодно с мамой. Если б мама поссорилась с Ирой, разве он, Саня, молчал бы сейчас? Он такое начал бы рассказывать, что Ирка обхохоталась бы».
Саня подошел к репродуктору и включил его. Вот здорово! Как раз идет передача со стадиона о футбольном матче.
— Выключи сейчас же! — сердито сказала Ира. — Сам не учишь уроков и мне не даешь.
— Скажите, цаца какая! Радио, видите ли, ей мешает. Не слушай, если это тебе неинтересно.
— Я так не могу заниматься. Меня завтра обязательно спросят по химии, а ты мешаешь.
— И буду! — зло крикнул Саня.
Тогда Ира молча собрала свои учебники и тетради и направилась к двери.
Саня преградил ей путь:
— Ты куда?
— Пусти! Я к Марии Петровне пойду заниматься.
— Ладно. Оставайся. Я сам сейчас уйду.
Саня отключил репродуктор.
— Куда ты пойдешь? — крикнула Ира. — Не смей уходить! Тебе уроки надо делать, а не шататься. Ты что, совсем учиться не хочешь? Дурак ты!.. — Тут Ира вдруг заплакала и стала кричать еще громче: — Ты нам всю жизнь хочешь испортить. Как нам было хорошо! А теперь целыми днями молчим как немые. Будто умер кто. Сбежать из дому хочется! — Слезы крупными каплями скатывались по щекам Иры. Смахивая их рукой, она продолжала: — А мама какая стала? Как старуха больная! Как ты смел ее обижать! Убирайся куда хочешь, уходи. Не хочу я с тобой жить…
Саня опешил от потока обидных слов. Такой ссоры у них еще не бывало! Он не знал, что сказать Ире, как заставить ее замолчать. И не сказав ни слова, он ушел из дому, хлопнув дверью.
Ира была довольна, что дала такую отповедь Саньке. Пусть знает!..
Татьяна Михайловна, придя домой, сразу заметила заплаканное лицо Иры.
— Что с тобой, дочка?
— Ничего, так! — нехотя ответила Ира.
— Как это «так»? Двойка?
— Да нет, меня даже не спрашивали.
— С Саней повздорила?
Ира молчала.
— Уж когда вы перестанете с ним ссориться? Ведь не маленькие! Что он тебе сделал?
— Радио включал.
— Из-за этого плакать?
Ира незаметно фыркнула. Стала б она из-за этого реветь!
Глава VIII
Праздник
Природа в этот год одарила ноябрь ярким солнцем. По утрам тучи заволакивали небо, но потом бессильно, вразбивку нестройно расползались, открывая планету солнечным лучам. Было совсем тепло, и казалось, что деревья поторопились сбросить с себя золотой осенний наряд.