Две повести о тайнах истории

Бершадский Рудольф Юльевич

Вместе с функцией принуждения рабов к труду он с самого начала осуществляет также функцию централизованного управления ирригационной системой. Развитие ирригационной сети порождает требование выделить специальных людей по надсмотру над нею. Появляется нужда в людях, занимающихся организацией работ по регулярной очистке каналов и планомерному распределению воды, равно как и в людях, занимающихся примитивной научной деятельностью: арифметикой, геодезией, геометрией, метеорологией. Община оседлых земледельцев и скотоводов, благополучие которой основывается на искусственном орошении, никак не может обойтись без науки.

Государство крепнет все более и более. И самые мощные государственные образования, обладающие — это также надо отметить — наибольшим числом рабов, складываются именно по среднему течению и в низовьях рек, которые только такое государство в силах освоить. Это не в одной Средней Азии,

а и во всех странах, где земледелие основано на искусственном орошении.

Хорезм — именно такое государственное образование древности.

Еще в 50-х годах прошлого столетия Маркс и Энгельс, занимаясь причинами восстания племен в Индии против английского владычества, а в связи с этим — историей Востока вообще, установили, каковы три кита, на которых только и могло подняться развитое ирригационное хозяйство Востока. Первый кит — наличие сплоченной общины. Без совокупного и одновременного труда всех людей общины немыслимо было создание даже малой оросительной сети. Второй кит — рабство. На той ступени развития производительных сил, что была достигнута в древности, только оно могло обеспечить племенам быстрый прирост рабочей силы, потребной для прорытия и дальнейшего поддержания в порядке больших каналов. И наконец, третий кит — мощное, политически централизованное государство. Для создания и нормального функционирования большой ирригационной системы постоянно приходилось прибегать к рабскому труду. В связи с этим возникла потребность в создании постоянного же аппарата власти для принуждения раба к этому труду. А этот аппарат принуждения и есть то, что именуется государством.

Впрочем, подтвердить свою точку зрения ссылками на какие-нибудь серьезные археологические данные, добытые на Востоке и говорившие об этих процессах, Маркс и Энгельс не могли: таких данных в их пору не существовало. Да и было бы странно, если бы какой-нибудь буржуазный археолог вдруг принялся расходовать отпущенные ему средства на то, чтобы добывать подобный материал. Тем более что раскопки стоят больших денег. Как заметил однажды Вильгельм Либкнехт: чего ради буржуазия станет раскошеливаться на оплату собственного смертного приговора? Ведь что значит добыть данные, подтверждающие именно рабовладельческий характер восточных деспотий? Это значит подтвердить археологическим материалом, что пути развития человеческого общества едины всюду, что у Востока нет никакого «особого» пути, противостоящего пути всего остального человечества, и поэтому конец империалистического владычества не за горами и на Востоке.

Все эти данные пришлось добывать советским археологам. В числе первых был Толстов. Он принялся прослеживать, как развивалась ирригационная система в древнем Хорезме: она могла дать наиболее убедительные археологические свидетельства о развитии классового общества на Востоке. Разве не была оросительная сеть самым главным проявлением здешней цивилизации того времени? И разве история народа (именно трудящихся масс народа) не связывалась прежде всего с состоянием ирригационной сети? Под влиянием чего же эта сеть пульсировала: то сжималась, оставляя пустые поля, то вновь увеличивалась, — и тогда расчищались заброшенные старые каналы, строились новые?

Толстов решил искать ответа на месте. Со своими сотрудниками он вышел в пустыню на трассы когда-то живых, а ныне давно уже запустевших каналов. Потом взлетел над пустыней на самолете. Решил: с воздуха должны быть виднее следы древних арыков — бросится в глаза хотя бы пунктир их, столь легко пропадающий в бесконечных переливах барханов при наблюдении с земли.

Ученый оказался прав. Постепенно с помощью аэрофотосъемки он смог нанести на карту почти всю древнюю оросительную сеть Хорезмийского оазиса. Передовая научная методология всегда вызывает к жизни и новую, передовую технику исследования.

Наконец когда древняя оросительная сеть оказалась нанесенной на карту и вслед за тем ее удалось также датировать, — глазам предстала на редкость выразительная историческая картина. Не эскиз, не схема, не вольный набросок, допускающий различные толкования, нет, — полнокровная, многокрасочная, убедительная уже и в конкретных деталях, живая картина именно развивавшегося, а вовсе не раз навсегда отлившегося в одни формы прошлого народов Средней Азии. Ирригационная система «дышала», неизменно подчиняясь такой закономерности: слабела централизация государства — приходила в упадок и она; крепло государство — и она набирала сил. Причем мощь государства прежде всего подтачивали не иноземные нашествия или постоянные набеги кочевников, хотя, конечно, и они играли серьезную роль. Куда более сильно разрушали могущество государства такие причины, которые коренились внутри него самого: зарождающиеся феодальные отношения — феодализм разлагал общину,

а восточная деспотия опиралась в первую очередь именно на нее; открытые вспышки борьбы эксплуатируемых рядовых общинников совместно с рабами против феодализирующейся верхушки общины, то есть вспышки классовой борьбы. Только в той мере, в какой мощь рабовладельческого государства Хорезма была ослабляема причинами внутренними, ее оказывались способны ослабить также причины внешние. Мощное государство могло успешно оборонять свою территорию. Яснее всего связь состояния ирригационной системы с классовой борьбой показывало сравнительное состояние ирригационной системы по векам. Никакие внешние причины не смогли нанести ирригационной сети существенного ущерба, пока растущие феодальные отношения не разъели изнутри рабовладельческий строй древнего Хорезма. Феодал поначалу заботился только о своем, маленьком участке канала. Но это приводило к тому, что ветшала, осыпалась, а затем и полностью выходила из строя вся ирригационная система. Не заботясь о системе в целом, феодал рубил сук, на котором сидел: пересыхал в конце концов и его арык… И только централизованная феодальная империя вновь возрождает и развивает оросительную систему.

Не раз и не два пришлось мне перечитывать верстку толстовских книг, прежде чем раскрылась передо мной эта картина. Не так просто сразу охватить, хотя бы даже в общих чертах, историю совершенно неизвестной тебе цивилизации, обнимающую несколько тысячелетий.

Перед вылетом из Москвы я попробовал найти в Ленинской библиотеке что-нибудь о древнехорезмийской цивилизации в энциклопедиях, учебниках древней истории и тому подобных книгах. Самые «большие» сведения дала Большая советская энциклопедия — она хоть как-то упоминала о домусульманском периоде истории Хорезма. Правда, она уделила ему всего абзац.

Видно, и в ее распоряжении в 1934 году, когда выходил том первого издания на букву «X», не имелось большего материала. А теперь передо мною уже две книги, посвященные специально этому, и общий объем их — до восьмидесяти печатных листов!

Чем больше вчитывался я в труды Толстова, тем больше убеждался, что шутка, которую он обронил в разговоре со мной: неизвестно, мол, чего больше пришлось ему перекопать — земли или книг для извлечения на свет «негров», — в общем, почти и не шутка. Со страниц его книг вставал то этнограф, то филолог, то историк искусства, то нумизмат. Ведь как бы ни росла по мере приобретения человечеством новых знаний специализация различных отдельных наук, есть все же каждой науке предел: если обосабливать ее дальше, то вместо более детального рассмотрения предмета начинается его искажение. Что, скажем, сможет дать этнограф, если, изучая историю жилища какого-нибудь народа, пренебрежет поисками ответа на вопрос: наемный перед ним дом или собственный? И на какие доходы живет житель этого дома, и какой наивысшей техники возведения построек достигло общество в данное время? Да если от всего этого отвлечься и рассматривать дом только со стороны одной-единственной его функции: служить кровом, то рабочую казарму можно будет выдать за жилище, совершенно равноценное загородной вилле капиталиста!

Впрочем, разве не это как раз доказывают все и всякие буржуазные теории, рассчитанные на потребление их трудящимися? И безразлично, сознательно ли классово корыстны взгляды данного буржуазного ученого или (случается и так) непреднамеренно, — они вредны в одинаковой степени.

Толстов борется против концепции буржуазных историков со страстью, отличающей каждого марксиста. Превратить историческую науку в собрание анекдотов, которые не обязывают никого ни к чему? Расщепить историю на ничем не связанные друг с другом волоконца: отдельно — искусство, отдельно — политика, отдельно — экономика, а затем создать видимость, что никаких общих закономерностей развития народов нет, да и вообще ничего-то целого нет? Нет, простите, пренебречь общими закономерностями — это значит ничего не понять и в частностях! Буржуазная наука утверждает, что в чем в чем, а в частностях она непогрешима. Но она так же тенденциозна в частностях, как и в освещении целого.

Вот взять хотя бы такие «частности». На чем основывались буржуазные ученые, говоря о существовании на Востоке до нашей эры феодализма? На утверждениях древних авторов о наличии здесь громадного количества укрепленных городов. А раз, мол, были укрепленные города, за стенами которых в случае опасности скрывалось группировавшееся вокруг них население, то существовали, значит, и владетели этих замков — феодальные бароны. В особенности много писали об укрепленных городах греческие историки, описывая поход Александра Македонского. Никто не оказал ему такого стойкого сопротивления, как сплоченные свободолюбивые народы Средней Азии. И грекам ли было не знать, что это за города!