Две силы
Шрифт:
– Можно, Валерий Михайлович? – спросил он загробным шёпотом.
Валерий Михайлович молча, но не без удивления, кивнул головой. Потапыч на цыпочках вошёл в горницу и тихонько закрыл за собою дверь.
– Вы уж извините, Валерий Михайлович, – сказал Потапыч тем же шёпотом, – слышу, вы зажигалкой щёлкаете, думаю, может быть, что- нибудь надо.
– Нет, спасибо, Потапыч, ничего.
Потапыч несколько помялся.
– А я ещё это к тому, что, может быть, вы закусить захотели бы? А?
– С чего это ночью?
– А это, как сказать, Валерий Михайлович! Вот по тайге, так и ночью не ели, и
– Сало с луком, – сказал Валерий Михайлович, приподнимаясь, – об этом можно поговорить.
– Вот, видите, я уж там нарезал. Публика наша спит вся, посидим, закусим, ночи теперь долгие, поговорить есть о чём, вчера, так просто был галдёж, все говорили, а слушать – никто не слушал. Я, вот, сейчас вам полушубок принесу, чтобы вам не одеваться.
Потапыч исчез и через минуту вернулся с полушубком и валенками.
– Вы вот это натяните, всё-таки, чего зябнуть?
Валерий Михайлович натянул полушубок и валенки, и предшествуемый Потапычем по каким-то тёмным переходам и коридорам попал, наконец, в комнату вчерашнего пиршества. Стол был ещё завален едой и её остатками, на столе горела толстая, видимо, самодельная восковая свеча, на припечке стоял чугунный треножник, и под ним уже горел огонь.
– Еремей вчерась баб спать послал, завтра, говорит, уберёте. Я сейчас ещё сала подрежу.
На огромном глиняном блюде возвышалась целая гора крупно нарезанного сала и на другом – такая же гора так же нарезанного лука. Валерий Михайлович посмотрел на всё это не без некоторого сомнения.
– И вы собирались всё это уплести за один присест?
– А почему нет?
– Тут одного сала фунтов пять!
– Ну и что?
– И луку не меньше… Такую порцию какому-нибудь американцу, так он на следующий же день отправится на тот свет…
– Так это американцы, а мы тут в Сибири. Американцы, говорят, водки не пьют, а едят только одни банки.
– Какие банки?
– Ну, консервы там всякие. А по-нашему, консервы – это только для закуски, да и то, когда сала нет. Конечно, когда нет ни консервов, ни сала…
– … ни хлеба, ни водки…
– Вот в том то и дело. Папаша всё меня пилит, на ворованном-де хлебе разжирел. А не понимает папаша того, что всякий колхозник, и тот на ворованном хлебе живёт. Если бы не воровали, так вся Эсэсэрия давно бы с голоду перемерла бы. Это папаше хорошо – своя заимка, свои свиньи и никаких там колхозов. А я так полагаю, Валерий Михайлович, вот, деньги у вас есть. А чтобы вы их по вашей ставке получили, так в этом у меня сомнение имеется.
– Правильное сомнение, не по ставке получил.
– Вот так и идёт, все вверх ногами ходим, и все сами у себя воруем…
За это время на треножник была поставлена огромная сковорода, навалены на нее и сало, и лук, и что-то ещё, от всего этого по комнате пошёл такой дух, что пять фунтов жареного сала не показались Валерию Михайловичу слишком уж явным преувеличением. Грузная фигура Потапыча неслышно скользила от печки к столу, на столе появились чистые глиняные тарелки. Потапыч внимательно обследовал остатки вчерашней водки и, найдя их недостаточными, куда-то исчез и вернулся с подкреплением. Валерий Михайлович
– Ну, вот, Валерий Михайлович, – сказал Потапыч, водружая на стол сковороду, – армия наша приведена, так сказать, в полную боевую готовность, вот, ежели хотите и рыба, и грибки, и брусника, давай нам Бог…
Некоторое время длилось серьёзное молчание, слегка нарушаемое работой челюстей. Одолев свои первые три фунта сала, Потапыч откинулся на спинку стула с видом человека, дорвавшегося, наконец, до заслуженного отдыха.
– Вы уж меня, Валерий Михайлович, извините, а только закуска – закуской, а и я тоже не сапогом сморкаюсь, смываться вам отсюда нужно. И американца этого захватить.
– Почему вы так думаете?
– Нашу бражку я хорошо знаю. Конечно, у вас на этого Бермана есть какая то власть. Какая, и спрашивать не хочу, дело не моё, зачем знать, чего не нужно. А только власть есть и над Берманом. Придёт приказ из Москвы, что ли, пошлют сюда пару самолётов и разбомбят заимку к чёртовой матери, так что даже и в лес податься не успеем.
– Так тогда и вам всем смываться надо.
– Это положительно верно, Валерий Михайлович. Ничего не говорю, положительно верно, смываться надо всем. Да только есть и разница, убьют, скажем, меня, ну, поплачет Дунька, и кончено. Кому я больше нужен? А у вас тут с этим американцем и атомная бомба, и, Бог знает, что ещё. Я, Валерий Михайлович, нашу бражку знаю, как облупленную. И аппарат тоже. Если им атомную бомбу в руки, так это не дай Бог! А нам всем они не спустят, это вы уж будьте благонадёжны. Взвод перебили, Чеку подожгли – этого никак не спустят. Престиж.
– Почему престиж?
– Да так, чтобы все боялись. Бражка больше всего боится людей, которые их не боятся. Прав ли, виноват ли, а если не боишься, так или в концлагерь или на тот свет. Что, неправду я говорю?
– Приблизительно верно, – согласился Валерий Михайлович.
– И вовсе не приблизительно, а в самый раз…
Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, и в щелку выглянула взлохмаченная голова Еремея Павловича.
– Прохлаждаетесь? А я-то слышу шу-шу, да шу-шу, что бы, думаю, там могло быть? А вы, вот какие умные! Не помешаю?
Не ожидая ответа, Еремей Павлович уселся за стол и с птичьего полёта осмотрел всё, на нём лежащее.
– Вот так, когда по тайге неделями бродишь, то потом не так просто откормиться и отоспаться. Ты мне там, Потапыч, вот это блюдо придвинь. И стаканчик налей. А как этот ваш американец?
– Спит, – ответил Потапыч. – Поправляться человеку нужно. А всем нам – смываться. Как можно скорей и как можно подальше. Вот, Валерий Михайлович полагает, что он всему этому виной, без него, дескать, все было бы спокойно. А я говорю, всё равно. Я же на железной дороге работал, так я уж знаю, и войска перебрасывали, и танки, и артиллерию, и всяких там китайских коммунистов, а китайские или, там, бурятские, чёрт его разберёт, с раскосыми глазами всякий за китайца сойти может. Китай, в общем, съедят и даже не подавятся. А вы тут, папаша, с вашей заимкой, как раз по дороге.