Две смерти Чезаре Россолимо (Фантастические повести)
Шрифт:
— Мак, ты хочешь убедить меня, что ничуть не изменился? К чему валять дурака — ты же прекрасно знаешь, что я отключила зажигалку. Меня раздражали твои дурацкие забавы, и я отключила ее. Если хочешь закурить, пожалуйста… хотя нет, профессор предупредил, что в первое время тебе не следует курить — надо щадить сосуды.
Эг вынула сигарету, нажала кнопку зажигалки, ткнула сигарету наружным концом в багровый пятачок, затем сунула ее в рот и пустила дым колечками через нос. Мак, ошеломленный, смотрел на жену, и она сказала ему:
— Прости, я понимаю, это не очень
Захватив рукой подбородок, Мак уставился на жену, и в глазах его появился огонек, какой бывает у человека, когда гнев уже вспыхнул в нем, но еще не парализовал его рассудок. Эг ласково улыбнулась — она хотела сказать мужу, что он напрасно злится, она в самом деле жалеет его, но внезапно Мак протянул руку и вырвал у нее сигарету. Движение его было настолько стремительно, что Эг не успела даже возмутиться. Затем он сунул сигарету, точь-в-точь, как минутой раньше она, в зубы, но наружный конец сигареты, когда он потянул в себя воздух, не загорелся.
— Мак, — простонала жена, — ты обожжешь себе язык — поверни сигарету.
Мак не ответил: он прижал сигарету к багровому кружку и, когда над ней появилась белесая струйка, наклонился и торопливо сунул окурок чуть не целиком в рот.
— Мак, — зло сказала мадам, — я вижу, ты не терял попусту времени в этой дурацкой клинике! Прекрати немедленно свои фокусы и выплюнь сигарету.
Мак в упор смотрел на жену, тщательно разжевывая сигарету. Через полминуты операция была закончена. Эг спросила: «Все?» — и потребовала, чтобы он показал ей свой рот и объяснил секрет фокуса. Мак молчал, и тогда она сама открыла ему рот, заглянула туда и, наконец, полезла пальцем. Сигареты не было.
— Мак, — печально произнесла женщина, — три недели мы с тобой не виделись, три недели безумный страх рвал на части мой мозг, три недели я сражалась за твою жизнь, а теперь ты заставляешь меня страдать из-за какого-то глупого фокуса. Милый, ну, я больше не могу, я сдаюсь. Слышишь, милый, я уже сдалась.
Она прижалась к мужу, обняла его, а он молчал, только изредка подергивалось его тело и в горле подымались тяжелые, нутряные, как начало стона, звуки.
— Милый, — шептала она, — я несправедлива к тебе, я жестокая, эгоистичная. Но не думай, что я самая плохая, я понимаю, тебе хочется немного рассеяться, повалять дурака. Это твое право, милый, только открой мне свой секрет, и мы вместе будем валять дурака. Родной, разве ты не хочешь, чтобы мы вместе валяли дурака? Ты же знаешь, что я умею быть такой беззаботной…
Эг хотела сказать, что она умеет быть беззаботной, как ни одна другая женщина на свете, но Мак, который только что был совершенно безучастен, внезапно обнял ее, и от этих его объятий у нее поплыли лиловые кольца перед глазами. Теперь она хотела крикнуть, что задыхается и вот-вот совсем задохнется, однако, крикнуть не было никакой возможности, и Эг издала лишь какой-то булькающий звук, который почему-то очень рассмешил Мака. Чтобы заглянуть в лицо жене, он разжал объятия, и тогда она вздохнула,
— Мак, я думала, больница изнурила тебя, я думала, ты обессилел, как теленок, а ты стал еще крепче, еще сильнее, ты стал сильный…
Мак улыбался, и Эг прочла в его глазах конец своей мысли — сильный, как теленок, выросший в бизона.
— Мак, родной, любимый, — шептала она. — Теперь ты откроешь мне секрет фокуса, ты больше не будешь мучить меня. Не будешь, правда?
Мак по-прежнему молча улыбался, и мадам вспомнила, что она не дала честного слова строго блюсти тайну.
— Клянусь, Мак, это останется между нами, — сказала она и передала ему новую сигарету.
Мак взял сигарету, чуть размял ее, зажег с обоих концов и сунул в рот. Браво, браво! — захлопала Эг, когда Мак открыл рот и показал, что он пуст. Эг повторила все его действия, то есть размяла сигарету, зажгла с обоих концов, поднесла ко рту и вдруг остановилась:
— Мак, я все понимаю до того момента, как ты берешь ее в рот. А куда же все-таки она потом девается? Вынь ее и покажи мне.
Мак опять открыл рот. Эг заглянула внутрь, провела пальцем слева направо, затем справа налево, улыбнулась и тут же отпрянула:
— Мак, ты проглотил ее! Господи, он проглотил ее, она горит у него внутри!
Мак, однако, улыбался, и мадам осенило: человеку, который улыбается, не может быть очень больно.
— Мак, — сказала она, — я все поняла: они удалили тебе центр боли.
Чтобы проверить свою догадку, мадам дала ему оплеуху и ущипнула под мышкой. Щипая, она крепко стиснула зубы и, когда щипок был завершен, взвизгнула. Мак не мешал ей: эксперимент застиг его врасплох. Но спустя пять секунд, он уже вполне оправился от растерянности и, превозмогая боль, ответил мадам тем же, то есть дал ей оплеуху и ущипнул под мышкой.
— Негодяй, — закричала она, — бить женщину! Ты никогда не был джентльменом! Ты никогда не был мужчиной! Пока эти идиоты пересаживали тебе мозги, я тоже…
Эг имела в виду, что она тоже не теряла попусту времени, но Мак улыбался, Мак не верил ей — он знал, что она хочет сделать ему больно и готова оклеветать себя как угодно, только бы ему стало больно, — и Эг вдруг прижалась головой к его груди, всхлипывая, как ребенок:
— Прости меня, Мак, я совершенно ошалела от счастья и сама не понимаю, что говорю. Не сердись, родной.
Затем она призналась, что чудовищно устала от бесконечных треволнений последних дней, что всякие опасения и страхи извели ее вконец, и сейчас просто не имеет права садиться за руль.
— Мак, ты сам поведешь машину. У тебя новый мозг и крепкие нервы.
Лаская руки мужа, мадам осторожно уложила их на баранку.
— Ну, Мак, поехали. Только не гони слишком — двести пятьдесят, больше не надо.
Откинувшись на спинку, Мак стал методично вращать баранку влево и вправо, при этом он беспрерывно жужжал, с поразительной точностью имитируя мальчика, который укладывает в комнате на полу стулья, садится на них верхом и, сжимая в руках тарелку, изображает отчаянного гонщика.